– Я люблю это вино, могу пить, как воду, – закричала Галка.
Валя, вялая, как рыба, покрывала ладонью рюмку.
– Не наливай, не пью. Как чуть выпью, так глаза болят – сосуды расширяются.
– Я не тебе, сама выпью
Красавица Елена, работающая диктором на телевидении, говорила:
– Сын стихи пишет, о зиме: уцепилась за сучки, снег развесила клочки.
Галка ляпает:
– Она не хочет из него поэта делать. Хочет – математиком. У самой двойки были по математике, вот она и считает, что математика – самое важное.
Валя – ко мне, счищающему кожу с балыка, из принесенной халявы валютного магазина:
– Какая у тебя жена, красивая, благородная. Смотри, не изменяй ей.
Моя любимая посуровела, ее коробило от лицемерия подруги.
Еще одна подруга, сослуживица из рекламного агентства Наташа, некрасивая и носатая, помалкивала в чужой компании.
Вспоминали студенческие годы, куда школьные подруги поступили вместе. Катя смеялась.
– В институте собрались перед экзаменом, пересказывали друг другу произведения. У всех каша в голове. Сдавали госы. У меня была юбка с большими карманами – мода тогда была. Галка говорит: "Принеси юбку". Они там ее по очереди надевали, чтобы шпоры прятать. Галке не повезло – заел замок на кармане, а в нем шпоры.
– А Катька подошла к одному парню, – засмеялась Галка, – и хлопнула его по плечу: "У тебя шпоры есть?" "Есть, есть. А у тебя?" Катька поворачивается, а это экзаменатор!
Катя подключила к разговору Наташу, подругу по работе.
– Как Томский, выздоровел?
– А что ему? Такой же бабник, хоть росточком не вышел. У нас девки говорят: сухое дерево в сук растет.
Я видел его, их сослуживца в рекламном отделе. Сын председателя профсоюзов СССР Томского, покончившего с собой после разговора со Сталиным, обещавшим ему не трогать семью, Юра был арестован в 16 лет и просидел до разоблачения культа. Вышел из лагеря весь какой-то разболтанный, с виляющей походкой, пугливый и в то же время гордый. «Сломали Юрия Михайловича, – говорила Наташа. – Сидел в одной камере с Бонч-Бруевичем. Когда вызвали без вещей, все понял – на расстрел, и отдал свои вещи Томскому».
Наташа переменила тему, заговорила презрительно:
– А шеф-то наш солидный – как не стыдно! – поехал за границу рабочим, с гвоздями и молоточком – вынимать и снова закладывать макеты. Правда, я бы и судомойкой поехала. Подруги говорят: мы-то хаем, а сами того же своим мужьям желаем.
Жена моя морщится.
– Да, шеф тряпочник. Не люблю я это. Может и остаться за границей. Ты бы осталась? Я нет. Не из каких-то патриотических причин, а просто – здесь корни.