Записки доктора Тихонина. Дурная наследственность (Бек) - страница 40

В течение пяти лет после приезда бабушки к нам и до ее мученической кончины, она обучала меня знаниям, доставшимся ей от ее предков по женской линии. Моя мама и бабушка настаивали на том, что, кроме того, что я должна была научиться читать, писать и считать, главное, что я должна была выучить твердо на твердо, это заклинания обряды и ритуалы, о которых они мне рассказывали. Они, в основном бабушка, посвятили меня в приемы грозной и завораживающей магии, про которые строжайшим образом запрещалось, кому бы то ни было рассказывать, кроме прямых наследниц нашего рода. По ее словам только женщинам, изредка рождающимся в нашем семействе, не более одной в нескольких столетиях, высшие силы даровали такое могущество, которое позволяло им управлять огромной энергией стихийных сил природы и направлять их на созидание, а не на разрушение. Поэтому эти тайные знания нельзя было записывать или изображать в виде символов, чтобы кто-либо из посторонних не приобщился к ним. У меня была хорошая память, и все заклинания, и соответствующие им движения руками, хранящиеся только в мозгу мамы и бабушки, я легко заучила наизусть. Но вопреки, строжайшему запрету и мамы, и бабушки, которые ждали моего совершеннолетия для обряда инициации, я пыталась применить все, что узнала от них на практике, чтобы проверить, являюсь ли я той самой избранной жрицей. К счастью, с их применением у меня были проблемы, ни одно их них не срабатывало.

В день казни, на площади вокруг костра, в центре которого были привязаны к столбу мой отец и бабушка, собралась толпа. Люди с ненавистью смотрели на еретиков, виновных в их несчастиях, и радовались тому, что они будут поджарены во славу истинной веры. Бабушка, чувствуя настроение толпы, начала кричать на своем родном, английском языке:

– Вы бестолковые люди, разве вы не видите, что всем этим гнусным безобразием может руководить только дьявол. Иисус проповедовал взаимную любовь и милосердие. Чем же христиане, отвергающие человеческие жертвоприношения, лучше язычников, если они сжигают невинных людей, якобы, защищая Бога от ереси и еретиков. Разве это не те же самые жертвоприношения. И что это за Бог, которого могут победить наказанный им ангел и его собственные, ничтожные создания, «рабы божьи». Глупцы вы думаете, что вас не коснется такая же судьба. Вы все сатанисты. Будьте вы все прокляты!

В ответ толпа начала предрекать старой карге страшные, адские муки, за то, что она говорит на языке дьявола. При появлении священника, судьи и их охранников неистовство толпы прекратилось. Судья зачитал приговор и приказал поджечь костер. Огонь плохо занимался, и люди вокруг наперебой давали советы как лучше поджигать дрова. Наконец языки пламени охватили большую часть бревен. Крики моей бабушки стали нечленораздельными воплями боли, мой отец молчал все время, пока был в сознании. Прошло минут десять пока голова моей бабушки, а затем и моего отца не склонились без признаков жизни, к счастью для них, они задохнулись от дыма. Все время пока горел костер, я про себя повторяла заклинания, которые должны были заставить всех жителей и, особенно, доносчика, священника и судью заболеть смертельной болезнью. Костер еще догорал, а некоторые из сельчан в нашем с мамой присутствии, стали говорить о том, кому отдадут дом проклятых еретиков. Не дожидаясь конца этой позорной расправы, мы вернулись в охотничий домик, взяли деньги, и ушли жить в соседнюю деревню. Там жили дальние родственники отца. Как-то осенью, после казни наших родных нам с мамой пришлось поехать в город к доктору. Дорога проходила через наше бывшее место жительства и, подъезжая к нему, мы наткнулась на старика, охраняющего въезд в деревню моего детства. Он остановил нас и сказал, что нам придется объехать это селение, поскольку все его жители умерли от неизвестной болезни, и со всех сторон деревню охраняют, и убивают любую живность, пытающуюся сбежать оттуда. Это сообщение показалось мне сначала удивительным, а затем повергло меня в шок, так как до меня дошло, что это я наслала болезнь на этих недоумков. Всю оставшуюся часть дороги мою душу разрывали два взаимоисключающих чувства: честолюбивое осознание своего могущества и леденящий кровь ужас оттого, что произошло по моей вине. Я ничего не сказала маме. Она после всего, что выпало на нашу долю, была как будто не в себе, большую часть времени молчала, потом без умолка говорила о мелочах, и тут же забывала о том, о чем только что говорила а, иногда, застывала в какой-нибудь неестественной позе на долгое время. Посовещавшись с родными, я повезла ее в город, чтобы показать доктору. Доктор оказался старым, опытным и добрым. Он сказал, что маме уже не помочь и будет лучше, если я оставлю ее в его лечебнице. Я ответила, что мне нечем платить, и он предложил мне работу уборщицы. Я согласилась и проработала там пять лет, до моего двадцатилетия. Пока моя мама была жива, меня не покидала жуткая мысль, что это мои действия во время аутодафе привели к ее душевной болезни, и я старалась забыть все колдовские навыки и умения, которым обучала меня бабушка.