Остаток вечера провожу с Гариком, который соглашается подъехать и помочь организовать первую встречу парочке. За этим процессом я отвлекаюсь от тяжелых мыслей, что мои труды оказались напрасными. Если постоянно об этом думать, то можно свихнуться. А я этого не хочу. Чтобы построить что-то новое, нужно окончательно сломать старое. И Антон приложил к этому все усилия. Абсолютно все. А Ян, в свою очередь, делает шаги навстречу, чтобы я, наоборот, задумалась о новых постройках.
Глядя на попытки пучеглазой охмурить Бернарда, игнорирую звонки Игнасаса, потому что обещала Гончарову обойтись без провокаций. Но Ян не унимается и находит способ, как со мной связаться. Присылает Егора. Тот передает свой телефон, и я слышу в динамике обманчиво мягкий голос Хулио. Примерно с такими же интонациями, как в тот вечер, когда к нам пришел его гость с нравоучениями, Ян просит отпустить водителя, которого пригнал черт-те откуда, и ответить на звонок. Немедленно.
Извинившись перед Егором, что пришлось ехать ко мне с другого конца города, и закрыв за ним дверь, я иду в гостиную. Беру телефон и отвечаю на видеозвонок Яниса, опустив голову. Хулио долго молчит, пока я стараюсь не смотреть в экран, а потом все же поднимаю глаза. Багдасаров с обнаженным торсом полулежит в кровати и просто ждет. Не знаю чего. Когда я заговорю? Но если заговорю, то опять расплачусь. Безумно обидно и стыдно за все, что сегодня случилось. И ничего с этим чувством не получается сделать. Поэтому и не хотела отвечать Янису — чтобы не видел моих слез. Переживать я тоже привыкла в одиночестве. Так быстрее отпускает. Это проверенная стратегия, и к возвращению Игнасаса я бы уже немного взяла себя в руки. Зачем, спрашивается, всё усложнять?
— Послезавтра вернусь, — начинает говорит Янис, — но ненадолго. Через недельку опять улечу. И за то время, пока буду рядом находиться, все слезы высохнут. Обещаю. В другом месте влага соберется.
Улыбаюсь. Слезы опять начинают течь из глаз, словно во мне бездонное соленое море. Мысленно я давно настраивала себя на подобный исход и понимала, что Антон сдержит слово, но все равно больно столкнуться с реальностью. Молчание — самый громкий крик, он рвет не уши, а сердце. А я так долго молчала… Еще неизвестно, как репутации «бракованного» это аукнется. Да, официально мы нигде вместе не появлялись, но ведь это всё до поры до времени.
— Цветочек, — произносит Ян, а я закусываю губу и шмыгаю носом, изо всех сил пытаясь не разводить сырость. — Если не перестанешь плакать, я вернусь и убью его, — спокойным и уверенным тоном продолжает Багдасаров, заставляя опять вспомнить недавний разговор с Константином Сергеевичем.