- Цандер, - объявил председательствующий. - Фридрих Артурович Цандер. Разработка двигателя аэроплана для вылета из земной атмосферы и получения космических скоростей.
Фридрих Артурович развернул схему двигателя и, подавив смущение, начал рассказывать о своем проекте межпланетного корабля-аэроплана. Странно первое лицо, попавшее в поле его зрения, было неподвижно застывшее, словно вырезанное из дерева лицо изобретателя электроплуга. В горячечных глазах Фридрих Артурович уловил усмешку. "Эка, брат, куда загнул, - говорили ему эти глаза. - Страна разорена из-за войны, хлеба нет, заводы стоят, а ты приглашаешь нас прогуляться к Марсу... Шутник, братец, право, шутник..."
Нет-нет, не эти глаза смутили Фридриха Артуровича. Ему вдруг показалось, что весь первый ряд занят людьми в драных армяках и словно бы дырявые лапти всюду выглядывали из-под кресел. Марийцы, неужели марийцы пришли сюда? Но зачем? И что поймут они, безграмотные, в его расчетах?! И почему опять эта песня? Разве здесь разрешено петь?
"Мы кулам, мы кулам... Калак самарля... - Мы вымираем, мы вымираем, валится народ..."
Туманная пелена, застлавшая глаза, рассеялась, и, продолжая водить карандашом по схемам, Фридрих Артурович с холодеющим сердцем подумал о том, что, если начинающая докучать ему из-за недоедания куриная слепота разыграется больше, некому будет превращать эти схемы в чертежи. Но его слушали, действительно слушали! И даже в черных, еще минуту назад недоверчивых глазах сухощавого Фридрих Артурович ощутил интерес. Значит, его расчеты не такая уж сказка, а если и сказка, то вот ее крылья - бери и лети... "Главное, заронить идею, внушить в нее веру..." - подумал он и закончил уже совсем уверенно.
После доклада к нему подходили, пожимали руки люди знакомые и незнакомые, в сумеречности зала - свет опять из-за экономии долго не включали - он не различал лиц. И не помнил, кто же первый и кто именно сказал, что о его проекте доложат Ленину и что, может быть, даже устроят встречу с Ильичем. В это не верилось.
Подняв воротник пальто, зажав под мышкой рулон со схемами, возвращался он домой темной, освещенной лишь сиянием свежевыпавшего снега улицей. Шел и думал о том, как далеко еще от этих схем до отливающего звездным светом аэроплана-ракеты, да и суждено ли сбыться его мечте, которая, как он сам, как собственные его следы, упирается в выросший призраком посреди улицы мертвый, заметенный сугробами трамвай. Стране едва-едва собраться с силами, чтобы вот так не встать, не замерзнуть... Конечно, если бы об его идее узнал Ленин, понял, помог... Но это уже нереальность. Он не мог даже и предположить, что за этой подступающей холодом и голодом ночью уже брезжит рассветом день назначенной с Владимиром Ильичем встречи и что его имя уже известно человеку, склонившемуся в эти часы над письменным столом в тускловатом свете зеленой лампы. Над Москвой занимался новый голодный декабрьский день двадцать первого года.