— Держи.
Уроженец Эфиры, я с младых ногтей знал, что монеты — редкость. Их чеканили мало где, а большей частью привозили из-за моря. В харчевнях и лавках довольствовались оболами — прутками вроде тех, какими расплатился Кимон.
Со странником я встретился в городе, у храма Аполлона Волчьего. Не заходя в храм, я задержался на ступенях, разглядывая статуи в просветы между колоннами: Аполлон, Гермий с черепахой, чей-то трон, мужчина с быком на плечах. Мужчину я опознать не смог (бог? герой?!), а спрашивать жрецов постеснялся. Сперва меня удивило присутствие Гермия и Аполлона, не то чтобы врагов, но уж точно не друзей, в одном святилище, но я вспомнил, что из панциря черепахи Гермий сделал лиру, которую подарил Аполлону, и все встало на свои места.
«Мегапент сидит в Аргосе не на троне. Он сидит на копьях, ликийских копьях. Копья — лучшая опора для владыки…»
Аполлон Волчий, он же Аполлон Ликийский, холодно взирал на меня. Я ежился под его надменным взором, полным величайшего презрения, и чуть не подскочил на месте, когда меня хлопнули по плечу. К счастью, это был не бог, а Кимон.
«Во дворце ванакта не чтут Геру? — прозорливо спросил он, видя мою кислую гримасу. — Я прав?»
«Чтут, — вздохнул я. — Но очень уж по-своему».
«Я тебя утешу, — странник потащил меня прочь от храма. — Что спасает нас от женских козней? Только добрая еда. Под Эфирой я показал тебе дриаду. В Аргосе я покажу тебе приличную харчевню. Иди, не отставай…»
— Разбавляй сам. Я очищу яйца.
Пока я предавался воспоминаниям, принесли еду. Я смешал в глиняном кратере вино и воду. Кимон стучал яйцами о край стола, лихо сдирал скорлупу. От миски с похлебкой тянуло таким запахом, что рот наполнялся слюной.
— …Персей!
— Что Персей?
— Завтра будет в Аргосе. В худшем случае, послезавтра.
— Это точно?
Я навострил уши.
— Точней некуда. Два дня как выехал, мне сегодня доложили.
— Два дня? Уже должен был добраться…
— День до Эпидавра. День до Аргоса.
— Задержался в Эпидавре. Сколько пробудет, неизвестно.
Торговцы заспорили. В том, что в Аргос едет великий Персей, сомнений не было. Спор шел о сроках прибытия. Один утверждал, что Персей по дороге заболел и хочет в Эпидавре принести жертвы богу врачевания. Другой с пеной у рта доказывал, что могучий сын Зевса отродясь ничем не болел, кроме как душой за народ. Зачем ему сидеть в Эпидавре? Третий кричал, что Персей, как правитель Тиринфа, едет не один, а со свитой. В свите каждый может захворать, дело обычное. Какое это имело отношение к предыдущим заявлениям, понять было трудно.
— Оно им надо? — спросил Кимон.