– Эфил. Кожу пощипывает. Иду дальше.
– Я сейчас подойду, – отозвался Томуш. – Стой там.
– Все в порядке, – возразил Эфил. – Помощь не требуется.
Он начал с правого крыла. Шагая по коридору, он распахивал двери одну за другой, и из покинутых палат на него выплескивалось прошлое. Он чувствовал то боль в шее, то в животе, то вдруг давило на грудь, то закладывало нос, то чесались глаза. Рот наполнил вкус больничной еды, уши слышали голоса, слишком слабые, чтобы разобрать слова, однако интонации распознавались легко. Кто-то жаловался, кто-то успокаивал. В одной из палат жалобно плакал ребенок. Крик доносился прямо из пустого пространства над почерневшим от плесени матрасом.
– Не плачь, – вдруг отчетливо произнес женский голос, скорее раздраженный, чем сочувствующий. – Я приду снова через неделю.
У Эфила мелькнула мысль о отце. Да, его отец покончил с собой, но, по сути, это было то же самое, как если бы он просто сбежал. Затем Эфил задумался о своих детях, которым пришлось принять тот горький факт, что папа теперь не живет с ними, погнавшись за своими непристойными желаниями. Некоторые люди слишком эгоистичны, в этом все дело. Отвратительно, непростительно эгоистичны.
В следующей палате кто-то монотонно, страдальчески стонал. Иногда Эфил будто терял фокус, и звуки пропадали, но вскоре возвращались. Призраки, вмонтированные спиритом в разгромленные временем палаты.
Эфил ненавидел больницы. После Долины Пыли они с Деметриусом провели в больницах изрядное количество времени, из которого две недели Деметриус провалялся в коме, и для Эфила все казалось черным, будто его заперли в бочке с мазутом. Потом умирала его мать, и он навещал ее каждый день и пытался с ней разговаривать, хотя в глубине души хотел лишь того, чтобы все закончилось поскорее, раз уж исправить уже ничего нельзя. Ему было двадцать три года, когда в окрестностях Рареха нашли голову и торс его пропавшей сестры. Они хотели, чтобы он опознал ее по волосам, зубам и клочкам платья, все еще липнущим к телу, но он был слишком маленький, когда она пропала, и не мог полагаться на свои остаточные воспоминания.
Так и не подтвердив ее личность, он остался в ворохе сомнений. Большую часть времени он был практически уверен, что да, это была она, смирись, признай, опусти занавес. Но порой его начинала терзать абсурдная надежда: его сестра все еще существует, живет со стертой памятью, не ведая, что где-то есть человек, мечтающий вернуть ее. Вскоре у него случился нервный срыв, и ему пришлось провести в стационаре несколько месяцев.