Но мой Зверь выдержал. Не получив при этом ни единой царапины. Может лишь вздыбило шерсть на загривке и пронеслось волной ментоловых мурашек от копчика до самого темечка и даже осело внутри черепной коробки ядерной пылью после последней взрывной отдачи.
От подобного прихода, наверное, кончил бы любой на моём месте. Я же… не представляю как, но устоял, а в моей голове каким-то чудом не перемкнули все искрящиеся там от зашкаливающего напряжения контакты.
Знала бы Серая Шапочка, какую имела сейчас надо мной власть, наверное, сама бы ни за что в это не поверила. Вот и хорошо, что не знает. Скорее, вообще ни хрена не понимает под воздействием собственного состояния. Только несдержанно вздрагивает и не совсем удачно давит в себе рвущиеся на волю голосовые междометия. А потом с каким-то вызывающим бесстыдством «сдаётся» и делает то, что я ей приказал сделать. Тянется к низу живота ищущей, как у слепого, рукой, пока я продолжаю рисовать кончиками пальцев на внутренней стороне её бедра слишком чувствительные для неё письмена древнейших секс-заклятий. И смотрит на меня. В меня. Через глаза, едва ли соображая, как воздействует на мою сущность всем этим своим колдовским обрядом.
И снова вздрагивает, когда достигает цели. Когда вначале один, а потом уже несколько пальчиков накрывают набухший клитор и блестящие от интимных соков лепестки возбуждённого соцветия. Заметно задерживает дыхание, а потом напряжённо выдыхает, после нескольких завораживающих движений по идеально гладкой и реагирующей на все её манипуляции киске.
Смотреть на эту живописную картину маслом можно до бесконечности, как и в одурманенные глазища Серой Шапочки. Да и кто меня может сейчас остановить? Например, от вполне естественного порыва – поднять руку и, всё так же, легко и ненавязчиво накрыть ладонью её обнажённую шею у трапеции, чтобы тут же провести нежнейшей лаской по гладкой коже вниз и нырнуть под мягкую ткань свободного лифа платья.
– А теперь скажи это… – похоже, я и сам не заметил, как моя голова качнулась ближе к её лицу, а мой голос мазнул по её щеке горячим шёпотом, вскоре сместившись к её приоткрытым губкам, из которых то и дело вырывались рванные вдохи-выдохи. – Скажи, как ты меня хочешь.
Одновременно с приказом, я сдвинул с её шикарного холмика упругой груди чешуйчатую ткань, оголяя налитую вожделением плоть с торчащей из центра маленькой пикой сжавшегося соска. А на слове «хочешь» накрыл всю эту умопомрачительную красоту всей пятернёй. О, да! Идеально вместившуюся в моей длани. И сжал. Несильно и неслабо. Именно с тем давлением, которое отдаёт по собственным рецепторам кожи сладостным сопротивлением, а у беспомощной жертвы вырывает изнутри блаженный стон. Ну, а когда при этом задеваешь ещё и сосок, дурея за считанные мгновения от столь убойного коктейля Молотова, состоявшего из всех этих улётных ощущений и запахов, то и вовсе готов сорваться в любой момент с места в карьер.