Богдан кивнул на кроватку, желая, чтобы я уложила ребенка. Я аккуратно достала грудь и, не хотя, положила спящего ангелочка в кроватку.
— Говори. Что сказали врачи. — пристально смотрю ему в глаза, выискивая в них ответ, который хочется услышать. — Они ведь смотрели ее?
— Смотрели. Все будет по плану, Таша. — сухо и без особых эмоций констатирует Богдан.
— Что это значит…
— Все подтвердилось. Ребенка будут планово оперировать.
— Нет, нет… — отрицательно закачала головой, не желая верить в эту ерунду. Из глаз брызнули слезы, а сердце закровоточило от пореза лезвия, в которое превратились слова мужа.
— Как только вас выпишут, ее увезут на операцию.
Я, опустошенная, сажусь на кровать и закрываю руками лицо. Внутри все терзается и готово разорваться в клочья. Нет в этом мире справедливости! Что сделал ребенок этому миру, раз в первые дни уже рискует жизнью? Если в том моя вина, так накажите меня, лишите жизни меня, а не его, не в чем неповинного малыша!
— Она справится. — Богдан присаживается рядом и обнимает меня, успокаивает, видя мои терзания. — Ульяна — сильная девочка. Она чувствует, как мы ее любим, что она нужна здесь… И мы должны верить в это.
— Я верю. Верю, Богдан. — шепчу я и склоняю голову к нему на плечо.
Спустя неделю
— Мое сердце не выдержит, мама. — захлебываюсь слезами я, когда двери операционной закрылись.
Только что туда увезли мою малышку. Никаких обещаний, никаких гарантий… Ждать и молиться.
— Иди сюда, доченька. — заключает в объятия мама. — Сейчас слезами не поможешь…
Она успокаивает, гладит по спине, а я вспоминаю те четыре дня, которые была рядом с Улей. Мой ангелочек, моя единственная радость, смысл жизни… Нет, не переживу, если потеряю ее или не смогу подарить полноценную жизнь, которую она заслуживает.
Возможно, я слабая, слишком ранимая, но не могу держать в себе боль, хочется кричать и выть, лезть на стены.
В отличие от меня, Богдан не выдавил ни слова, ни слезы, ни эмоции. Его лицо застыло, онемело и больной взгляд устремился в пустоту… Он часто держал боль все в себе. Хотя внутри горел, сжигал себя до тла.
Я помню, по похоронах первенца, когда я умывала слезами маленький гроб и не хотела его отпускать в землю, мой муж казался мне жестоким, бессердечным человеком, потому что не может родной отец вот так безмолвно и бесчувственно хоронить собственного ребенка.
Помню, как нервы сдали, и переполненная отчаянием, прилюдно накинулась на Богдана:
— Что смотришь…Этого ты добивался?! — колотила в грудь и прожигала взглядом ненавистного мужа. — Смотри, все нет больше меня, ушла я вместе со своим ребенком, умерла… Доволен?