– Мама, я боюсь! А боюсь его, мама!
– Не бойся, не бойся, сынок, – кричала она, хватала палку и била, и била, изо всех сил колотила по этой крючковатой мертвецки белой руке старика, хватающей больно и судорожно ее за плечо и отбирающего у нее ее самого любимого, самого хорошего ее мальчика, ее сыночка.
Колотила. Колотила. Колотила. Отгоняла. И просыпалась вся в ужасе, вся в страхе, вся в жаре и долго и долго еще плакала она в ночи, навзрыд, откровенно, в голос, неутешно по – женски, неутешно по – матерински.
Ведь она была одна. Ведь рядом никого не было. Никто ее не услышит.
Вот это и было самое страшное. Она была одна. Она была одна со своим прошлым. Она была одна с этим мертвецом из ее прошлого, из этой автобусной склоки. Она была одна. И это было самое страшное.
В эту смену Ирина пришла как обычно. Приняла дела. Просмотрела все назначения. Вовремя сделала укольчики. Выдала больным подготовленные Светой кулечки таблеток. Пришла Петровна из соседнего отделения. Попросилась подменить ее на часик. Надо ей добежать до внучка, встретить из школы, да до дома проводить. В первом классе он нее. Чем она очень гордится.
– Конечно, конечно, какие вопросы. Беги, Петровна, беги, посмотрю уж за твоими страдальцами. – Улыбнулась Ирина.
Ирина любила своих больных. И почему – то про себя называла их по – старинному. Страдальцы. Почему и сама не знала. Жалела их и все. Страдальцы и страдальцы. Из какого романа Достоевского взяла, и сама уж не помнит. Но так и привыкла. Они ведь такие беспомощные. Всего боятся. Ничего не знают. Они, больные ее, как малые дети. Не нравится им тут. Не по своей воле. Страдальцы и есть.
Зуммер. В шестой палате ЧП. Красный огонек. Бежит в отделение. Что случилось? Вызывать или нет дежурного врача?
Забегает в палату и чуть не упала.
Лежит этот, тот самый, тот из автобуса, старик. Этот сгубивший ее жизнь в самом начале, сделавший из нее двадцатипятилетней красавицы морщинистую старуху, загубивший своими костлявыми проклятиями ее, так и не родившегося сына. Это он. Отнявший у нее ее жениха. Это он крашеный, злой, с нависшими как сапожная щетка бровями и маленькими свинячьими глазками
И рука. Это она, рука покойника из паталоганатомички. Это она каждую ночь хватает своими мертвецки холодными костлявыми пальцами ее за плечо, как тогда в автобусе, это она белая, сухая, с мертвой почти светящейся кожей пугает ее мальчика, отбирает ее мальчика.
Это она сейчас безжизненно свисает с края кровати, сорвав катетер капельницы, и безжизненно застыв, как из могилы, как из гроба пытаясь выкарабкаться или затащить туда любого живого кто рядом, кто близко, схватить мертвой хваткой и затащить в земляную черноту могилы и в алую как кровь темень стариковского гроба.