Жить в этом городе, работать в этом городе, просто находиться в этом городе было, конечно, для Ирины больше невозможно. Нет, ничего вроде не изменилось. Та же работа, та же квартира. Те же хлопоты в заботе о пациентах, пришедших за помощью в поликлинику. Кому потерянную карточку разыскать, по кабинетам побегать, кому анализы подклеить, кому карточку выписать, больничный лист оформить, поставить печать, кому справку написать. Да мало ли дел срочных и неотложных у работника регистратуры.
Но не могла, не могла Ирина в этом городе оставаться. Не могла, не могла Ирина и в этой ставшей вдруг одинокой и страшной полутемной по вечерам квартиле оставаться. И ночные смены стала чаще брать, и на двух ставках работать, лишь бы не быть одной, лишь бы не оставаться одной в этой темной, чужой такой страшно-одинокой квартире.
Только одно нравилось Ирине, и с трепетом в сердце ждала она очередного сна, счастливого сна, цветного сна. В этом царстве вечного добра, в которое иногда ей удавалось попадать, оказывается родился у нее, жил, радовался маме, смеялся и бегал ее малыш, ее мальчик, ее не родившийся здесь, в этом горестном и тягостном мире, но радостно появившийся на свет там, в ее снах, светлых и добрых, снах с лазурным небом и белыми облаками, снах полными лугами трав и цветков, волнистых речек, в которых они с сыном, счастливо смеясь, плескались, и смех их рассыпался в солнечных брызгах, из которых образовывались новые и новые голубые озера, по зеркальной поверхности которых катались они, на легких лодочках.
– Мама, какое солнышко хорошее!
– Да, да, сынок. – просыпалась Ирина, и крепко сжав зубами уголок подушки, чтобы не завыть, чтобы не завыть по – волчьи, по собачьи, как угодно, но только бы не завыть от жалости к невинному народившемуся дитяти, чтобы не завыть от охватившей душу невыносимой материнской тоски.
Ирина нашла работу в областном центре. Город большой. Знакомых почти нет. Никто и ничего не напоминает о трагическом прошлом. Хорошая интересная работа. Замечательный коллектив. И никого не интересует ее личная жизнь. И саму Ирину эта личная жизнь не интересует. Все замечательно. Все хорошо складывается.
Если бы не одно, но.
Стал вмешиваться в ее сны этот страшный старый старик, из-за которого, как пояснил потом врач и случилась эта трагедия, из-за которого и вся ее собственно говоря еще и не начавшаяся толком молодая жизнь и пошла кувырком, да под откос, да разбились все мечты ее девичьи вдребезги об этот ржавый скрипящий крикливый и жалящий как змея дребезжащий и исходящий ядовитой щелочью голос. Голос, который не только ее, голос, который и в ее счастливых с ребенком снах стал пугать его. И снова, и снова она слышала душераздирающий крик своего мальчика, как тогда в автобусе: