– Любовь Михайловна сказала, что вы сын бабушки Кати.
– Ничего себе! – слышится сзади.
Я оборачиваюсь. Несомненно, хозяйка дома – дочь Эдуарда Петровича. Те же черные глаза и крючковатый нос, тот же овал лица. Странная внешность, привлекательная и отталкивающая одновременно. Отталкивающая еще и потому что вид, как и у отца, недобрый. Надо отсюда побыстрее линять:
– Так какие у вас вопросы?
– Слушай, а кем тебе бабушка Катя приходилась, ты хоть знаешь?
– Родственницей…
– Значит, и я тебе родственник?
– Да? – теряюсь я.
– Бабушка Катя тебе родная бабушка.
Я в ступоре. Не помню, с закрытым ли ртом я сидела.
– Да отец я твой родной, догадливая ты моя!
– Бабушка мне ничего не сказала… – растерянно бормочу я.
Мы трое молчим: Кремер – полулежа на диване, я на краешке кресла, дочь Кремера – привалившись к притолоке и насмешливо меня разглядывая. Через некоторое время, поняв, что от меня слов не дождешься, он говорит:
– Ну, и где слезы радости по поводу воссоединения семьи?
Я немножко прихожу в себя и выпаливаю, прежде чем подумать:
– Знаете, когда у меня на горизонте появляются родственники, это всегда приводит к большим неприятностям.
– И ты не рада обретенному отцу?
– У меня отцов… много.
– То есть отчимов?
– Ну, это как сказать… – я встала и сказала. – Это все?
Теперь растерялся папаша, а его дочь (это моя сестра, что ли?) захохотала:
– Папочка, от дочерей ты слов любви не дождешься!
– Ладно, можно хоть не хамить за восемнадцать лет выплаты алиментов, очень немалых причем.
– Вы платили алименты? – снова присев, спросила я. – И кому?
– Бабушке твоей, теще моей несостоявшейся. Она сказала, что будет тебя растить, на нее исполнительный лист и выписали.
А теперь у меня точно челюсть отпала. Господи, так вот что имела в виду Людмила, сказав, что после смерти папы бабушка ни копейкой нам не помогла. Если она все годы получала алименты от этого… наверное, и уговорили родители отдать меня ей, пообещав не забирать эти несчастные деньги. И дедушка… помню, в то последнее лето я разревелась, когда Надюшка не дала мне покататься на ее новом самокате. А он ночью, когда думал, что я уже сплю, уговаривал бабушку купить ребенку «этот чертов самокат». Она сказала, что есть заботы и поважнее. Вот тогда и было им сказано: «на нее денег приходит больше, чем мы вдвоем зарабатываем». Кстати, в год моего поступления в институт приезжала в Ленинград Тоня со своим Кузнечиком, и зашли мы с ним в «Детский мир». Там я увидела свою голубую мечту. Она стоила восемь рублей! Я ухватилась за руль и сказала с восторгом: «Смотри, Кузнечик, самокат!». – «Ага, самокат, – равнодушно ответил он. – Наташа, давай прыгалки купим». Ну, купили мы скакалку. А я поняла, что такое неисполнимая мечта: та, которую в нужном возрасте не исполнили. Теперь мне ее не исполнить и другому не передать.