Свет, падавший он лучин, заплясал, заторопился по стенáм, затрясся в душистый травах, навешенных Павлом, по наказу повитухи.
Синя́-Лизавета глянула на дочь, откинулась назад, закрыла синие веки. И отошла за туман. Тихо, тихо.
Белые простыни были зáлиты чëрной, смолистой кровью роженицы. Ляса покачала головой, окунула ребëнка в тëплую воду, обмотала в чистые пеленá, и сунула скрутку застывшему от горя Павлу.
–Держи, вéду свою. Крепчéй держи.
Павел прижал к груди маленький, невесомый свëртыш. Молча шагнул к ничему, бывшему его любимой женой, но Ляса потянула его за рубаху.
–Ступай, уходи отсюда. Нечего живому-новому со смертью стáкаться. Я бабок позову, присóборят они, уберут, приготовят ухóд. А ты иди. Кормилицу тебе на веду эту не найти. На коровьем молоке дитëнка выхóдишь.
Павел сделал шаг к двери, и остановился.
Его взгляд упëрся в то, что оставлять здесь нельзя было…
Ляса за его взглядом крутанулась опри́чь себя. Подскочила к простыням, где покойница Синя́ лежала, сцапала широким хватом и простыни кровавые, и послéд с пуповиной.
–Павел, не глу́пи. – Повитуха набычилась, попëрла на пастуха нахрапом. – Ты обещал. Что попрошу – отдашь. Я упрóсом прошу. Отдай. Отдай.
Руки Павла заходили ходуном. Маленький угомóнившийся свëрток с новорожденной девочкой заскрипел-запел: -"Аааааууууих".
Павел остановился, поник, ссутулился. Прижал дочь к себе. И тихо вытолкнул из себя слова. Прямо в раззявленную в злом оскале пасть Лясы.
–Ты это не сделаешь. Никогда. Клянись! Клянись, на бога нашего, Христа! Не поклянëшься, живой не оставлю тебя.
Ляса торопливо вытащила нательный серебряный крестик, открестила лоб, поцеловала распятье. Пролепетала.
–Клянусь, Богом Иисусом Христом, что не пойду против веды.
Павел недовольно мотнул головой, мол не всë…
Хитрая баба поджала тонкие трясущиеся губы, повздыхала.
–Клянусь никогда не делать ничего с твоим даром, Павел. Богом клянусь.
Женщина снова целовала крест, всматриваясь пристально в голубые глаза Павла. Нет, уже не голубые глаза его. Чëрные, тëмные, грозные омуты.
Не солгал Павел. Не выпустил бы он Лясу из баньки живой, если б не поклялась она…
С этого дня потухли голубые глаза Павла. Навеки поселилась в них глухая тоска по ушедшей любви, и отеческая тревога за жизнь маленькой нарóждëнной веды.
~~~
Бел туман по лесу пости́лается, среди сосен высь, пробирается, среди синь берëз, среди плач-травы, то туман из слов, из людской молвы. Из людской молвы, из девичьих слëз, где торчат столбы сломанных берëз, где в ому́тах тьма глубóко ушла, где любовь была, да в реку́ сошла. Да в реку́ сошли тëмны́ ноченьки. И в тумáне том – веды – дóченьки. Чей сорвáла жизнь до цветенья цвет… Белóй тот туман – туман белых вед.