Добежала до реки, и высекла колдунья из когтей своих огонь адский, зажгла костëр до небес. Стала выть-плясать вкруг него.
Расступился туман, выплыли из омута на луг веды светлые. Стоят, молчат, петь не могут под заклятием чëрным.
Кинула колдунья в костëр родóвую простыню, у Сини́ забранную.
Вышла из леса на поляну Колинá. Как во сне она двигалась в платье свадебном белом своëм. Босыми ногами шла она по туману, лизавшему жалостно стопы еë. Волосы пухом рассыпались по плечам девы зачарованной, под фатой белоснежной с венком ромашковым.
Голубые глаза еë стали прозрачными, хрустальными. И не было в них ни слезиночки. Не было в лице еë прекрасном-белом, ни кровиночки.
Окружили Колину́ веды, не пускают к реке. Остановилась дева чистая. Не шелóхнется.
Тогда, бросила в огонь Ляса, то что в простыне от Павла унесла, послéд с пуповиною…
И стала еë власть над Колинóй полная.
Расступились веды, уполз туман на рéку.
–Аааааууууииих! Аааааааауууууу! – Допела Колинá-веда песнь чу́дную свою, в нáрождении начáтую…
Столкнула Ляса Колину́ в самый омут. Сглотнула мëртвая вода деву чистую. Веду светлую.
Ушли за ней в реку веды-подруженьки. Пропал, растаял бел-туман.
Погас костëр, развеял ветер пепел серый по-над рекой-омутом.
Очнулась колдунья чëрная. Да только… В лес входила баба – в соку ещë, смоль волосы… А из лесу́ на опушку вывалилась старуха дряхлая, седая, как лунь. Отыскала-вздела на кости торчащие, рубаху свою разорванную под сухой берëзинóй.
Шататаясь, падая, скользя по травостою, пошла к деревне.
Впереди, видит, поляна, вся туманом белым затянута, но нет деревни болé.
Забрали веды себе подруженьку свою Колину́…
Забрал туман белóй себе с деревней нашей все души живые, или забрал он разум у колдуньи чёрнóй…
А вот про то, никому не ведóмо.
Веды.