Но так обстояло дело не только со светскими, далекими от духовной среды людьми. Сами военные священники, даже само военно-духовное начальство не представляли себе отчетливо особенности боевой работы священника, так же отличающейся от работы мирного времени, как и боевая работа офицера от его казарменных занятий.
В особенности поразило Розанова одно признание Г. И. Шавельского. Беспокойный вопрос Керенского и грубая выходка мальчишки-комиссара скрывали за собой мысль, которая волновала некоторых самых благонамеренных верующих людей, вызывая ряд вопросов: место ли священнику на войне; может ли священник – служитель мира и любви – быть возбудителем воинского духа, влечь воинов на борьбу, всегда соединенную с разорением, истреблением, кровью, убийствами? Не излагая длинного ряда рассуждений, путем которых могут быть разрешены данные вопросы, Г. И. Шавельский указал конечные выводы, к которым он пришел после долгих наблюдений, переживаний, размышлений, пожалуй, и сомнений.
«Священник на войне»
«Опыт ветеранов (священников, участвовавших в войнах: Отечественной 1812, Крымской 1853–1856 и Русско-турецкой 1877–1878 гг.), оставшись незафиксированным, умер вместе с ними. Подумать о системе боевой работы священников в последующее время никому не пришло в голову. И вот, когда разразилась Русско-японская война, когда пришлось отправлять на войну священников, то для них не оказалось у начальства ни плана, ни инструкций, ни даже разумного наставления, что и как там делать [35, л. 6].
Когда в феврале 1904 года я выезжал, а затем прибыл на войну, предо мною встал длинный ряд вопросов: что брать с собой на войну; где быть во время боя; какие богослужения и когда совершать и т. д. и т. д. Но на мои вопросы ни мое начальство, ни мои старшие собратья не могли дать положительных ответов: никаких положительных инструкций и руководств ни мне, ни другим священникам не было дано. Это могло бы быть и было бы извинительно, если бы объяснялось верой начальства в блестящую подготовленность военных священников ко всякой вообще духовной работе. Но, к сожалению, тут была совсем иная причина: само военно-духовное начальство не представляло всей военной обстановки и не понимало особенностей духовной работы на поле брани [35, л. 6, 6 об.].
В декабре 1904 года я был назначен на должность главного священника 1-й Маньчжурской армии. Тут я сразу увидел, как печально отразилось на деле отсутствие инструкций, руководств и вообще системы в работе, в какие дебри заводила иногда инициатива и собственное разумение самих священников, как нелепо иногда разрешались ими самые основные вопросы их служения. Укажу примеры. Наиболее серьезная пора для работы священника – это время боя. Первый вопрос, который надо тут разрешить священнику, – это где ему быть во время боя.