– Хочу, – убито сообщил я. – Но люблю другую.
– Разве это мешает?
– Категорически. Отвергает саму мысль.
– А Антонина? Вы разве не…
– Не.
– Но вас так долго не было.
– Мы – не, – жестко повторил я. – По той же причине. Любить можно разными местами. Я предпочитаю сердце.
Варвара ничего не сказала.
– Обижаешься? – Я с дружеским сочувствием пожал ее плечо. – Не надо. Ты же ни при чем.
Варвара резко повернулась:
– Вот это и обидно.
Помолчав, она глухо прибавила:
– Прости, я не обижаюсь.
И, еще тише, практически неслышно:
– Завидую.
Она закрыла глаза. И я закрыл. Надолго ли?
Тягучее давление внизу живота выпихнуло из убежища в ночь. Уже из охватившего мрака я заметил, как вслед за мной поднялся еще кто-то. Понятно, та же ерундистика, по-научному – физиология. Долго в холодной воде сидели. Теперь набегаемся.
Чтобы не смущать «коллегу», пришлось отойти подальше. Я тщательно полил деревце. Первый же шаг обратно столкнул меня с подкараулившей ученицей.
Глаза-бусинки как у мышки. Жгучий взгляд. За впалыми щеками прячутся две нити мелких зубчиков, похожих на клыки неутоленной молодой вампирши. Крупный лоб выставлен чуть вперед, напоминая обиженного теленка, только хилого и тощенького.
– Ефросинья? – узнал я. – Ты за мной следила?
– Хочу поговорить.
Прикрывавшаяся, несмотря на тьму, руками, она нервно ждала ответа, словно от него зависела жизнь.
Я присел на корточки, сложив руки пониже живота, и кивком указал на место рядом. Опершись о землю, худенькая царевна опустилась на крепко сведенные колени, ее ступни поочередно вытянулись пальчиками назад, и весь вес переместился на выставившиеся кверху пятки. Даже проминаться было нечему. Тем не менее, тщедушное тельце гордо выпрямилось. Свободно ниспадающие каштановые с рыжиной локоны, во тьме просто черные, занавесили грудку.
– В нашей семье есть тайна.
Интригующее начало.
– Если тайна, то, может, не надо?
Ефросинья помотала головой. Завеса волос колыхнулась, но взгляд цепко держался меня:
– Ты же из-за горы?
– Ну…
– Мой дед тоже оттуда.
Холодная капля пробежала по позвоночнику.
– Он жив? – с мерзейшей надеждой на нехорошее поинтересовался я.
– Конечно.
Душевный озноб усилился.
– И что у вас в семье говорят о долине и ее людях?
Ефросинья скривила губки.
– Ничего. Никогда ничего не рассказывали, даже требовали молчать о самом факте. А дед такой красивый. Самый сильный. Таких мужчин я больше не видела.
Мечтательный вздох унесся в небо.
– Расскажи, как вы там жили, – попросила Ефросинья.
– Ну… жили. Рыбу ели.
– Это что?
– Еда. Вкусная. Из большой воды добывается.