Мама была младше его на год, но с восьмого класса они учились вместе в одном классе ярославской Пироговской школы, которую и закончили прямо перед началом войны. Никаких особых симпатий друг к другу тогда не испытывали. А вот встретились случайно в 45-м, когда папу отпустили из действующей армии на похороны матери, и сразу – бабах! Влюбились. Пошли, подали заявление в ЗАГС, а потом он опять вернулся в армию. С октября 1945 г. до мая 1947, учитывая изменившиеся семейные обстоятельства, Литвинцев Ю. А. дослуживал в отдельной местной стрелковой роте города Ярославля.
Родился Юра в городе Канске, в Сибири, в семье Алексея Николаевича Литвинцева и Софьи Ивановны (в девичестве Жуковой). Но недолго длилась совместная жизнь его молодых родителей. Алексей умер от скоротечной чахотки, и Софья привезла папу в Ярославль в трехлетнем возрасте. Она вернулась к своим родителям в уже знакомый нам дом на Собинова, в квартиру № 12 в котором жила и до революции. Больше некуда было. Но я эту бабушку никогда не видел, она скончалась от несчастного случая, связанного с диабетом, чуть-чуть не дождавшись возвращения живого сына из армии и его женитьбы. Как, естественно, не видел и деда Алексея.
И вообще, из всех своих бабушек и дедушек я знал, любил, люблю, буду всегда любить и хорошо помню только мамину маму – Лидию Карловну Фокину (в девичестве Питч), которая жила с нами. Она специально приехала помочь маме после моего рождения, да так и осталась, поняв, что без нее молодые родители со мной не справятся. На работу ей пришлось устроиться воспитательницей в детский дом для одаренных детей – его территория начиналась прямо за нашим забором.
Последние годы своей жизни с нами провела и моя прабабушка, Ксения Дмитриевна Питч (Михайлова), которая умерла в 1954 г. в возрасте 82 лет. Но вот ее я представляю совсем смутно, практически только по фотографиям (которых всего две и нашлось.)
Наш деревянный двухэтажный дом на каменном фундаменте до революции был провинциальным доходным заведением, где комнаты сдавались небогатым съемщикам. На втором этаже их было семь. Считайте повезло, в отличие от коммуналки, про которую пел Владимир Высоцкий в своей «Балладе о детстве» (повторю, конечно, общеизвестные строки, но в данном случае можно – уж больно песня хорошая):
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
У нас она была тоже одна, но семь все-таки много лучше, чем тридцать восемь. Зато все остальное совпадало. Жили очень скромненько, действительно вровень, и коммунальная кухня тоже была одна на всех. Длинный и всегда темный коридор, шедший от парадной двери перевернутой буквой Г, выводил на площадку черного входа. Оттуда можно было подняться на чердак или спуститься по старой скрипучей лестнице во двор. Заборы и сплошной ряд сараюшек отделяли его от соседних дворов, а обязательная поленница и большая помойка в углу завершали композицию. Между четырьмя деревьями (тополями) и столбами были всегда натянуты веревки для сушки белья, так что особо не разгуляешься. Поэтому подвижные игры, особенно с мячом, мягко говоря, не поощрялись.