Стоило Марише появиться в квартире с покупками, летел прямо к ней и начинал выписывать под ногами восьмерки. А когда дело доходило до использования разделочной доски, выход был только один: заманить его кусочком мяса на лоджию и закрыть дверь. Иначе стоял на задних лапах у стола и только и ждал момента, чтобы ухватить что-нибудь.
Ох! Какие обиженные вопли он тогда издавал – через две комнаты было слышно. Даже соседи один раз пришли узнать, что мы такого страшного с котеночком делаем. Но когда его выпускали (после окончания всех кухонных манипуляций по разделыванию мяса) и компенсировали перенесенные страдания аппетитным кусочком, Гуня все обиды тут же забывал и лез к хозяйке с благодарностями.
Слово «мясо» знал прекрасно. Бывало, на даче зовем его, зовем – молчание. Но стоило добавить:
– Гунька, а мяса хочешь? Для кого же мы мясо-то приготовили? – появлялся тут же. И приходилось поощрять, иначе начиналась обида: «Я ради вас, может быть, важнейшее занятие прервал, а вы меня кинуть хотите?»
Нечто аналогичное происходило с показательными выступлениями. Например, для гостей.
– Гунечка, покажи, как ты когти точишь! – в ответ игнор или ворчание типа «Вот еще забаву себе нашли! Вам надо – сами и точите!»
Но стоило добавить:
– А кто потом мяса получит? – сразу появлялся, иногда мрачновато, но запрашиваемый номер демонстрировал.
Я в этот период был загружен до предела. По совместительству уже работал в представительстве американской компании. Там после проверочного полугодового периода мне не только начали платить зарплату, позволившую забыть про 300 долларов стипендии от фонда Сороса, для лучших профессоров России, но и выделили индивидуальный компьютер. Теперь читателям сложно понять, что это значило по тем временам. А моему ликованию пределов не было.
На основной работе я по-прежнему оставался на кафедре. Официальный руководитель нашей группы, профессор и доктор Валентин Николаевич Сапунов, надолго застрял в Венском университете. За время его отсутствия моими излишними стараниями в группе набралось чуть ли не десять человек сотрудников. Кто-то уже закончил аспирантуру и почти написал диссер, кто-то находился в процессе, на разных стадиях. Время было сумасшедшее, действительно – чумовое: на меня свалилось не только научное руководство, но и необходимость как то разрешать все финансовые дела. Сотрудники-то хотели получать достойную зарплату, а не те копейки, которые мог тогда предложить институт. И это надо было обеспечивать, чтобы хоть какой-то «энтузизизм» (как говорил наш доцент Горюн Ваграмович Адабашян) мог у них присутствовать. Подвешенная морковка под названием «диссертация» значила уже значительно меньше.