Земля без людей (Стюарт) - страница 172

А на рассвете, когда проснулся Иш окончательно, то чувствовал сильную слабость, но продолжала быть ясной его голова. «И это очень странно, – размышлял он, – потому что за последние годы не понимал я часто, что происходит вокруг меня, – таков печальный удел доживающих свои дни стариков. Но сегодня – и вчера так было – вижу я все ясно и понимаю суть вещей. Отчего так, что могло случиться со мной?» И не найдя ответа, стал смотреть Иш, как молодые готовят завтрак. Тот, кто вчера свистел, и сегодня продолжал насвистывать веселый мотив, и снова представил Иш колокольчики, и вернулось к нему ощущение истинного счастья, хотя так и не вспомнил он название песенки. Но не мутился его разум и ясной была мысль. «Ясной, как звон колокола», – всплыло в памяти старое сравнение, наверное, потому, что все время слышал он колокольчики, звенящие в его душе. «Я слышал, – неторопливо размышлял Иш, обращая мысли свои в беззвучные слова и складывая беззвучные слова в беззвучные фразы, как раньше любил делать, а сейчас, когда стал стариком, все чаще и чаще так сам с собой разговаривал. – Да, я слышал или в какой-нибудь из этих умных книг прочел, а может быть, и вовсе не из книг, но знаю я, что разум человека чистым и ясным становится, когда суждено ему умереть. Ну и пусть. Я достаточно пожил на этом свете, и нет причин печалиться, что всему здесь приходит свой конец. Если бы не изменился мир, а я был бы в этом мире католиком, то, наверное, должен был исповедаться в грехах и причаститься». И, лежа на малом кусочке неопаленной пожаром земли, там, где тихо журчал ручей и запах дыма все еще проникал в ноздри, а совсем рядом неясной громадой нависло над ним здание библиотеки, стал вспоминать Иш и раскладывать в памяти прожитое. Потому что знал Иш: как бы ни изменялся мир, человек в мире с самим собой должен оставаться, и должен задать себе человек главный жизненный вопрос: ради чего он пришел на эту землю и ради чего жил? И не священникам это решать, а самому человеку. И воспоминания о прожитой жизни не нарушили покоя в душе Иша. Он совершал ошибки, но и добрые дела подарил людям. Добрые, правильные дела, к которым всю жизнь стремился. Великая Драма врасплох его застала, и неподготовленным Иш оказался для новой жизни, но все-таки хотелось верить, достойно ее прожил. Никто не смел обвинить его в подлой низости. А тут протянули ему кусочек чего-то нанизанного на тонкий прутик и зажаренного над пламенем костра.

– Это для тебя, – сказал молодой. – Это грудка перепелки, как ты и сам, Иш, конечно, хорошо знаешь. Иш вежливо поблагодарил, взял прутик из рук молодого и порадовался, что еще сохранились во рту старческие зубы. Дымом костра припахивало мясо и настоящим деликатесом казалось тогда Ишу. «Так почему я должен думать о смерти, когда все так хорошо вокруг, – размышлял он. – Жизнь снова прекрасна, а я… я – Последний Американец». Но не стал говорить Иш молодым ничего о мыслях своих и не стал спрашивать, что предстоит им сделать сегодня. Вдруг стало казаться ему, что как бы перестал он быть частицей этого мира, словно смотрел на него со стороны, хотя ясность разума и понимание происходящего не покидали его. После завтрака кто-то окликнул их с той стороны ручья, и, когда отозвались молодые, появился рядом с ними еще один, незнакомый Ишу человек. И молодые долго говорили с вновь пришедшим, но почти не обращал внимания и почти не вслушивался в их разговор Иш. Из того, что случайно донеслось до его слуха, только и понял, что Племя находится на пути к каким-то озерам, куда не добралось пламя пожаров и нетронутой стояла земля. Если верить словам незнакомца – очень красивое и хорошее место. Трое молодых, кажется, готовы были в спор вступить, что решили без них, не спросив их мнения и согласия. Но пришелец объяснять стал, что решение очень быстро пришлось принимать, и все, кто был в Племени, приняли такое решение единогласно. И трое молодых вздохнули и прекратили спор, ибо то, что все Племя решало, и им неукоснительно соблюдать требовалось. Таков был закон. И этот, без всякого сомнения, ничтожный эпизод огромное удовольствие доставил Ишу. Разве не этому учил он Племя много лет назад? Но вместе с радостью одновременно горечь и раздражение почувствовал он, потому что вспомнил Чарли. А молодые затоптали костер и уже готовы были тронуться в путь, но Иш настолько слаб оказался, что не мог самостоятельно ни шагу сделать. И тогда молодые решили нести его по очереди на спине, и вскоре тронулись все в долгий путь. Сейчас, когда несли они по очереди Иша, даже быстрее стали продвигаться вперед, чем вчера, когда Иш сам шел. И еще они шутили и смеялись, отчего стал таким легким старик, и Иш не обижался, ибо чувствовал – в шутках звучит радость молодых своей силе и молодости. И когда один из молодых сказал со смехом, что молоток нести так же тяжело, как и самого старика, обрадовался Иш, что не стал для них тяжкой обузой. Долго они шли, и, видно, тряска на спинах молодых разбудила туман, дремавший в голове Иша, и поплыл туман из дальних уголков, белесой пеленой обволакивая сознание. И уже не понимал Иш, в каком направлении двигаются они, и лишь смутные картины происходящего ненадолго оставались в его памяти. Так миновали они черную, обгоревшую землю и дошли до городского района, обойденного пламенем. И от сырости, заставившей Иша дрожать, понял он, что изменил направление ветер и где-то совсем рядом Залив. И еще понял Иш, что идут они по руинам бывших заводских площадок, и увидел две ровные параллельные полосы бурой ржавчины, что некогда были железнодорожными путями. Везде густые кусты и высокие деревья выросли, но долгое жаркое лето этих мест помешало превратить землю в сплошной лес; и потому часто на их пути встречались большие открытые поляны, поросшие лишь высокой травой, и по ним молодые легко находили правильный путь. А еще чаще шли они по прямым дорожкам, и, когда выглядывал из-под травы кусочек асфальта, понимал Иш, что эти прямые дорожки были некогда городскими улицами. Сейчас они заросли пробивавшимися сквозь асфальтовые трещины сорняками и травой, прижившейся на принесенной ветром и дождями земле. Но не прямые линии улиц, а солнце и одним им известные приметы вели молодых вперед. А когда вступили они в густые заросли, что-то необычное захватило внимание Иша, и он протянул к этому руку и закричал, как могло протянуть руку и закричать только малое дитя. Молодые остановились и, когда поняли, что он хочет, начали весели смеяться и подшучивать над ним. А один, все еще весело смеясь, пошел и принес вещь, на которую показывала рука Иша. И когда принес и протянул Ишу, то увидели молодые, как радуется старик, и снова по-доброму стали смеяться, как можно смеяться над маленьким и потому неразумным ребенком. А Иш не возражал. Пусть себе смеются, зато он получил то, что хотел, – алый цветок герани, приспособившейся к новой жизни и выжившей через годы. Не сам цветок, как понял Иш, а цвет его лепестков заставил почувствовать внезапную боль, крикнуть и протянуть руку. Совсем мало красного осталось в этом мире. Иш стар был и потому помнил мир, в котором краски и огни полыхали алым и ярко-красным. Но сейчас тихой гармонией голубого, зеленого и коричневого дышал этот мир. А красное – красное ушло из него. И снова тряслись и подпрыгивали все тело и голова Иша в такт шагам молодого, и он снова потерял связь с происходящим, и когда очнулся, то понял, что сидят они, отдыхая, на земле; и нет в его руке цветка, где-то потерянного по дороге. И когда поднял Иш голову, то увидел впереди себя что-то непонятное, но очень знакомое. И когда, напрягая старые глаза, вгляделся пристальнее, то увидел, что это дорожный указатель. Дорожный указатель в форме рыцарского щита. И он прочел на нем: «США» и «Калифорния» и еще увидел большие цифры «4» и «0». А он так давно не видел цифр, что отвык уже, и, наверное, долгое мгновение прошло, прежде чем смог сложить их вместе и прошептать едва слышно: «Сорок». «Значит, – думал он, – значит, эта дорога, которую я не узнал из-за зелени – это старое федеральное шоссе номер Сорок. Хайвей Восточного побережья. Шесть широких полос. Значит, мы идем к Бэй-Бридж». И снова забылся он и не помнил, что дальше было. Но потом произошел случай, заставивший туман отступить, и сумерки в его сознании сменились светом, и он хорошо запомнил происходящее. Снова остановились молодые, но уже не стали садиться. В этот раз нес Иша молодой по имени Джек, и когда выглянул Иш из-за его плеча, то увидел, что впереди них стоит тот, кто шел с копьем, а по бокам от Джека и Иша стояли еще двое, и луки их были слегка натянуты, и стрелы застыли на тетиве. И две собаки ощерились подле их ног и глухо рычали. А когда еще дальше вперед посмотрел Иш, то увидел на тропинке прямо перед ними большую пуму. С одной стороны – готовая у смертельному прыжку, припавшая к земле пума, а с другой – люди и собаки. Так и стояли они – не долго стояли, наверное, и десятка вдохов не успел сделать Иш. А потом, кто впереди них с копьем стоял, сказал спокойно: