– Вот вам типичный пример акта обольщения. По пути он заехал домой, собрал кое-какие мелочи: немного одежды, бинокль, несколько книг. Огляделся, думая, что еще может понадобиться в путешествии, которое возьмет да и приведет его на другой край страны, и, ничего не придумав, просто пожал плечами. Зачем-то открыл бумажник и понял, что является обладателем суммы в девятнадцать долларов пятерками и однодолларовыми бумажками. Наверное, в этом мире уже никогда не потребуются деньги; и он было собрался бросить бумажник в угол, но все же оставил. Наверное, просто привык ощущать в боковом кармане знакомую тяжесть и без этой тяжести чувствовал себя неуютно. Скорее всего, деньги не смогут причинить ему вреда. Без особой надежды он написал записку и оставил ее на самом видном месте круглого стола в гостиной. Если родителям суждено вернуться, они будут ждать его возвращения или оставят свою весточку, где их следует искать. Держась за дверцу машины, он еще раз, уже на прощание, окинул взглядом Сан-Лупо-драйв. И конечно, опять не увидел ни одной живой души. Правда, дома и деревья выглядели как и прежде – их не коснулись перемены, – а вот лужайки и сады явно нуждались в заботливой человеческой руке, а еще больше в простом глотке воды. Несмотря на ночные туманы, летняя калифорнийская засуха вступала в свои законные права. Хотя полдень уже давно миновал, он решил отправляться немедленно. Он нервничал, ему не терпелось начать движение, а переночевать – переночевать он сможет в любом городке по пути.
Как с кошками и собаками, так и с взлелеянными человеком цветами и травами случилось то, что должно было случиться. Клевер и изумрудная трава лужаек пожухли, зато пошли в рост одуванчики. На клумбах увяли и осыпались влаголюбивые астры, а сорняки процветали. Высох, испарился живительный сок камелий, и следующей весной не будет у них почек. Свернулись листочки на кустах роз и побегах глициний – так всегда они готовятся к долгому периоду летней засухи. Метр за метром, завоевывая все новые пространства на террасах, лужайках и клумбах, ползут вперед стрелы дикого вьюнка. Как уже однажды было, когда, разгромив императорские войска, орды варваров хлынули на незащищенные провинции, так и сейчас жестокие сорняки глушили изнеженные руками человека хрупкие творения природы.
Ровно гудел мощный трудяга-мотор. Все утро следующего дня, пугаясь то прокола шины, то отказа тормозов или рулевой системы, или появления скота на дороге, он двигался с преувеличенной осторожностью, стараясь держать стрелку спидометра на отметке в сорок миль. Но мотор не мог смириться с такой скоростью – не для этого строили его и проектировали, и часто Иш замечал, что, сам того не подозревая, гонит машину на скорости пятьдесят, а то и все шестьдесят миль. И с каждой новой пройденной милей прочь отступало уныние. В ничем не примечательном придорожном пейзаже он находил своеобразную прелесть, да и сам процесс движения становился для него великим врачевателем и утешителем. Где-то глубоко внутри он понимал, что состоянию покоя и внутреннего комфорта обязан прежде всего, хотя и недолгой, но все же существующей возможности не принимать никаких решений. А пока он опускал занавес перед оставленной за спиной одной картиной природы и открывал занавес перед другой, надвигающейся на него из-за ветрового стекла, пока он просто крутил баранку и асфальт шоссе плавно катился под колесами машины, он мог не думать о будущем, не решать, как он должен жить и стоит ли вообще продолжать жить. Необходимость думать и решать в его новом состоянии ограничивалась лишь способностью плавно вписаться в крутой дорожный поворот. И еще сучка бигля лежала рядом. Время от времени она клала ему морду на колени, а большей частью просто спала, и близость еще одного живого существа дарила ему новые ощущения покоя и комфорта. В зеркальце заднего обзора, наверное, уже никогда не появится силуэт идущей на обгон машины, но он все равно продолжал изредка бросать на зеркальце короткие взгляды – скорее по привычке, чем по необходимости. Зато он видел отражение карабина и ружья, а еще дальше, на багажных сиденьях, высокую стопку коробок с едой, а поверх них спальный мешок. Он был мореплаватель, в одиночку вышедший покорять бурное море и потому запасшийся всем необходимым, и еще ему казалось, что он единственный спасшийся после кораблекрушения и тогда понимал отчаяние обреченных на гибель жертв равнодушной стихии. Шоссе