, теперь он даст ему еще одно – «животное, производящее шум». А сейчас в этом мире жил лишь едва различимый гул его мотора. Не было необходимости сигналить, не ревели моторами трейлеры, не гремели на стыках поезда, не взрывалось ревом самолетных двигателей небо над головой. В маленьких городах не свистели свистки, не звенели колокола, не кричало радио, не разговаривали люди. И если причина, породившая тишину, стала смерть – это все равно была тишина. Он ехал медленно, но не страх был тому причиной. Если что-то интересовало его, он останавливал машину и удовлетворял любопытство; и на каждой остановке загадывал, что услышит на этот раз. Часто, даже в городах, заглушив мотор машины, не слышал ровным счетом ничего. Иногда до слуха его доносились птичья трель, или деловитое жужжание насекомого, или легкий порыв ветра в кронах деревьев. Однажды, испытав огромную радость, он услышал отдаленные раскаты грома. К полудню Иш добрался до страны желтых сосен и вздымающегося, на севере пика с белой, искрящейся на солнце шапкой не тающих снегов. В Вилльямсе он видел сияющий свежей краской трансатлантический экспресс и не видел человека. В затянутом дымом пожаров Флагстаффе он тоже не встретил человека. За Флагстаффом, вывернув из-за крутого поворота, шум его мотора вспугнул двух ворон, и они тяжело и неохотно поднялись в воздух, оставив что-то бесформенное лежать на дороге. Он очень боялся увидеть, что клевали на дороге эти черные большие вороны, но оказалось, всего-навсего овцу. Вороны клевали распростертое на бетоне хайвея тело овцы, и красные сгустки крови запеклись на ее распоротом горле. Там еще были овцы, и дальше – слева и справа от дороги тоже лежали овцы. Иш прошел немного вперед и насчитал их двадцать шесть. Собаки или койоты? Это он не мог сказать, зато мог ясно представить, как все происходило. Овец гнали по лугу, без жалости набрасываясь на отставших и оказавшихся с краю плотно сбитой ужасом смерти овечьей отары. Чуть позже, повинуясь невольному капризу, он свернул на дорогу, ведущую к Национальному музею Орехового каньона. Он остановился рядом с чистеньким домом смотрителя на краю глубокой лощины, где в самой низине теснились полуразрушенные дома Обитателей Гор. До сумерек оставался еще час, и он с каким-то мрачным удивлением ходил по узкой тропинке и разглядывал то, что осталось от старых домов прежних людей. Потом он поднялся наверх и заснул в доме, стоящем на самом краю каньона. В здешних местах, видно, уже отгремели первые летние грозы, и немного воды затекло через порог прямо в дом. А так как некому было убирать ее, маленькая слегка поблескивающая лужица медленно разрушала деревянные доски пола. И еще прольются дожди, и с каждым годом все заметнее станут следы их, пока не настанет день и не разрушится аккуратный дом, стоящий на самом краю каньона; и когда рухнет, не отличишь его от старых домов, что ютятся сейчас на уступах скал. И обломки одной цивилизации смешаются с обломками другой, и не различишь их.