Мало-помалу Яков и Оришка так разбогатели, что завели в хате водяное отопление, — до войны об этаком диве на хуторе, признаться, не все слышали, не то что видели…
Как говорится, деньги к деньгам — так было и у Нименков… Перед самой войной Яков одно за другим получил два наследства. Велики ли они были — о том никто и понятия не имел, знали только, что одно досталось ему после умершего отца, другое — от кого-то из-за границы. Ходили слухи, вероятно пущенные самими Нименками, будто они выиграли немалую сумму денег, вот с тех пор и зажирели. Стали сторониться людей, если с кем и водились, то лишь с теми, с кем было выгодно.
Не каждого это задевало за душу, но, конечно, каждому бросалось в глаза — иначе-то и не бывает. Одним делалось завидно, другим — обидно за свою неспособность или неумение жить, а третьи чуяли в этом что-то не то, не такое, к чему привыкли на своем хуторе. В конце концов Мокловоды рассудили, что пришла пора дать почувствовать это Нименкам. Потому что, говорили дальновидные старики, все это никуда не годится.
С седой старины повелось: если ты живешь в Мокловодах, и думать не смей от людей таиться. Преступивший этот неписаный закон вызывал к себе презрение. Ведь в Мокловодах все — либо сваты, либо кумовья, либо родственники. Да и не только в этом дело: просто здесь никто не скрывал своих намерений, все равно — добрых или дурных, так тут было заведено испокон веку, так завещали деды и прадеды, родители и древние поречные жители. У всех было свое занятие, всяк жил трудом и добродушно следил за соседом, чтобы тот невзначай как-нибудь не перехитрил его, в чем-нибудь не превзошел: огораживая свое подворье, не поставил плетень выше, чем принято в Мокловодах, не получил на трудодни больше, чем положено, — работали-то, мол, рядышком на махорке или скотину одинаково обихаживали. И коли ты больше получил — значит, у тебя в конторе рука. Либо ты поставил магарыч кладовщику. Ни одна покража тут не прощалась: чужого не тронь. И пальцем не касайся: да отсохнут у того руки, кто причинил вред другому. Так приучали и детей и внуков. Совесть каждого — как на ладони, совесть — вот золото, ей поклоняйся, а не богатству.
Бывало, в конце воскресного или праздничного дня (отдыхали все вместе, стар и млад, подле магазина в леваде), когда затихала музыка, прекращались танцы и пение, завязывался разговор о сыновьях и дочерях, о делах на хуторе.
— Твоя Галька? Твоя Галька, Горпина, вот не грех побожиться, сама к моему набивается.
— Вы куда как проворнее, кума. А мне и невдомек. Ужо я ей, чертовке!..