А кое-кто, прямо сказать, делался ничем: одни собирали и сушили ежевику или, например, мох — конопатить лодки; другие производили на продажу мелкий хозяйственный инвентарь: деревянные ложки, лохани, телеги и тележки, грабли, рожны — носить солому из-под молотилки, вырезали ложки, миски, деревянные сосуды с пестиком, в которых толкут сало, долбили корыта, кадки — в них щелочили одежду. А то и рубили на островах кустарник, вырезали колья для заборов. Потом увозили их на лодках или тащили против течения на лямках — обменивали на картошку, на свеклу, на хлеб у крестьян-степовиков, которые жили зажиточнее, потому что от века сидели на черноземах; всем работы в колхозе не хватало, так много было народу в тех местах.
Мне хотелось обнять взглядом все мокловодовское, все до мелочей, и я свернул в сторону от речки, поехал к Штепурину кургану. Тут ничего не изменилось: низкорослая трава покрывала курган от подножия до вершины — как и в те дни, когда пасли артельных коров. Отсюда я взглянул на то место, где родился. Взглянул и испугался — уж не ошибкою ли я сюда попал? Села над Сулой не было… Я узнал бы его среди тысяч других. На всем пространстве этой голой местности ходили-бродили не мокловодовцы.
В груди у меня что-то оборвалось. Я все еще надеялся отыскать взглядом хату Охмалы, и отчий дом, и наш конец, называвшийся Копыловкой. Но натыкался лишь на одинокие, будто бы и не мокловодовские жилища, на голые, сиротливо торчащие трубы и опять-таки видел не мокловодовцев, а совсем других людей, которые двигались, как заводные куклы. Бульдозеры ползли вслед за ними, без труда разваливали печи, сносили трубы и, лихо размолотив все своей тяжестью, не задерживаясь устремлялись к следующему строению, чтобы поскорее управиться и с ним.
Вокруг лежали мертвые деревья. Пахло печной сажей, горелым бензином и горячими опилками. И такая кутерьма творилась во всем селе, до самой его околицы, до Морозовских солонцов. Я шел, не разбирая дороги; не видел даже тропинки, потому что на этой стороне села все было сожжено и землю покрывал слой золы. Скоро я вышел к пожарной вышке и сориентировался: это — Малярка, центр Мокловодов, двор бывшей первой колхозной бригады. Вышка почернела и потрескалась, но все еще стояла на своих четырех смолистых ногах и была такою же, какой я ее помнил. На ней висели полицы от плугов — их я тоже помнил, в эти полицы звонили на наряд или на пожар. Выше, на фанере, алели толстые буквы лозунга: «Товарищи гидростроители! Досрочно очистим дно будущего моря!» Тут же лежали железные бочки, мотки резиновых шлангов, какой-то походный инвентарь, брезент для палаток, ящики, канистры, использованная спецодежда, какие-то фонари, банки с краской, плакаты, валялись пучки конопли, при помощи которых, наверное, разводили огонь, а может быть, ими вытирали испачканные маслом руки.