— Да, но только из моих пригоршней.
— Да, но только из твоих пригоршней.
Федор забрел по колено в быстро текущую реку. Выпрямился, зачерпнул полные пригоршни и, вытянув руки, осторожно приблизился к затаившей дыхание Христе. Она благоговейно склонилась над водой. Пила не отрываясь, пока не почувствовала губами приятное тепло его ладоней. И снова пила, и еще раз.
— Теперь нас пятеро. Как на руке пальцев, готовых сжаться в кулак. Спасибо, что пришла.
— Вам… Тебе спасибо, что позвал. Что доверил…
— Перемени постель, то есть сено… Да свари нам борща, прошу тебя, нашего, украинского, потому что без него нам голодно, такие мы все борщевники. Хоть раз поедим в свое удовольствие.
— Там какие-то люди, я одна боюсь…
— Не бойся. Это знакомый путник с мальчиком — Ариён из-под Чигирина, из Галагановки. Наш Прокоп Лядовский тоже из-под Чигирина, Ариён, как и я, гнал скот за Волгу, да не успел — ящур напал на животных. Лежит теперь скотинушка… видимо-невидимо… подыхает по зиньковским оврагам и опишнянским балкам, по охтырским перелескам. Ариён и мальчик уже выспались, пошли к перевозу. За тем выступом, где Никифор поставил дегтярню, их ждет Веремей с лодкой. Там Днепр уже всего. Веремей перевезет их.
— А ты останешься со мной?
— Нет, Христя… Из-за телят ни минуты свободной, дел невпроворот: надо снести их всех в одно место, о сене подумать, хлев соорудить… Мы уж вечером…
— Ага, вечером.
— Домой пойдешь завтра, я провожу тебя. Напрямик тут ходьбы не больше часа.
— Ага, проводишь, Федор, проводишь. Вдвоем идти куда веселее…
Кого люблю, с тем не наговорюсь… Бедная Христя как умела хваталась за каждую возможность побыть с Федором, не могла наглядеться на него, налюбоваться, а ему — некогда, у него телята на уме… Да она их сама на руках, как детей, отнесла бы в хлев, скажи он только словечко. Поскорее управился бы, пришел бы к ней в хату, да с любовью посмотрел бы на нее, да заговорил ласково, да обнял, да прижал бы к груди… господи! Зачем сердцу такие муки, зачем эта безответная любовь!.. Или родилась в несчастливый месяц, оттого нелюба Федору?.. И нарядилась, как на пасху, а он ни словечка ни про темно-синюю бархатную корсетку, ни про бусы в три ряда с серебряным дукатом, ни про платок, краше какого не бывает. Не глянул ни на белое ее лицо, ни на черные брови — значит, казаку девка не по нраву. С телятами запарка: сена достать, хлев поставить… А Христе нужна любовь… Недаром говаривала покойная матушка: любовь что сон; ни заесть ее, ни запить, и что бы ни делала — все как во сне. Чем тут поможешь?