Вот допадает из короба мука от последней засыпанной яровой пшеницы — и на галушки можно эту муку, и на вареники, — перевезут помол на левый берег, и всё, спасибо тебе, бедолага, за верную службу.
Лопасти не слышали моего приговора, они продолжали крутиться, вяло клонясь к воде. Мягко входили в зеленоватое тело реки, чтобы, вынырнув между носами байдаков, по очереди медленно плыть вверх для другого захода. Сначала вода стекала с лопастей длинными серебристыми струями, при ярком солнечном свете напоминавшими паутинки. Постепенно эти паутинки делались все короче, рвались. А в самом зените взлета с крыльев скатывались только капли, крутые и тяжелые, как ртутные, похожие на очень крупные слезы.
Ухватив за угол мешок с мукой, я поволок его по доске, а Сидор Охмала, пока мне было видно, так и не вышел из своей каморки. Прокоп Лядовский попросил меня отправить помол на Калиновое кладбище, начинавшееся сразу за Сулой, на песчаных Струповских холмах. Там, на берегу, выкопаны подряд четыре выемки-очага. В них пылает огонь, даже сюда доносится запах жареной рыбы. А прощальный праздник последнего помола состоится в сумерки, когда люди вернутся с работы да управятся с домашними делами.
День клонился к вечеру, начинало темнеть. Умолкали дневные звуки и окрест, и в моей душе. Одеваясь, я думал о том, как бы согреться. Вода словно затягивалась предвечерней тенью, напоминала по цвету первый лед и сверху казалась глянцевой. Посмотришь — и ни за что не захочешь искупаться. Пока другие, направляясь к берегу, состязались с боковым течением Сулы, справлялись с усталостью, я тихо сидел под ивами на обсосанном волнами песке, стараясь найти взглядом солнечное местечко. Но высокий берег закрывал солнце, а подниматься выше не было смысла, я потерял бы гораздо больше: возможность видеть, быть может, в последний раз своих земляков, видеть так близко, всех вместе и каждого в отдельности.
Незагорелые, совершенно голые и потому неузнаваемые фигуры появлялись из воды на узкой тропинке косы, тянувшейся вдоль берега. Вскрикивая, ежась от холода и встряхивая руками, люди натягивали на себя домотканые или купленные в магазине рубахи — и становились узнаваемы. Кое-кто сразу обувался, но большинство поднималось на берег босиком. Вытирали о траву ноги, обсушивали их над погасшими очагами, от которых еще несло теплом.
Я не торопясь пошел туда, куда сходились все, — на Калиновое кладбище, белый округленный выступ земли, где Сула круто поворачивает на юг, к Складному острову. Лишь теперь у меня промелькнуло в голове, что (хотя этого и требовал ритуал праздника последнего помола) вовсе не обязательно было купаться, чтобы, придя на кладбище, осторожно ступать между могилами. Но когда почти все прибывшие сюда мокловодовцы молча, с печатью таинства на лицах, входили в прохладную воду подобно своим предкам, совершавшим обряд смывания грехов, тогда я так не думал, поддавшись очарованию древнего обычая. Этот обычай требовал явиться в судный день к прародителям вымытым и в опрятной одежде, ведь они обязательно отметят, чист ли ты духом и телом, и тебе станет стыдно, если ты не будешь пахнуть водой и травами и пальцы у тебя не будут сморщенными от купания. А глаза должны быть затуманены — как свидетельство твоего целомудрия, свидетельство долгого плавания и ныряния, а также внутреннего озноба, который ты почувствовал, еще находясь в воде, и который будешь чувствовать в течение всего твоего пребывания с предками.