Одевшись в шалаше, пошел в хату завтракать. Опять сел на треногом стульчике возле лохани для помоев. От еды шел пар, она стыла, но Санько не брался за ложку. Молчал насупившись, прикрыв глаза. Марфа больше всего на свете боялась такого вот молчания, затаенного прищура глаз, боялась, когда Санько сидел так тяжело и неподвижно. Смотрела на окна — можно бы выпрыгнуть, спасаясь от его ярости, да окна-то зарешечены. Искала предлога, чтобы начать разговор, но он молчал еще страшнее. Придумывала повод выйти из хаты, однако он замечал этот нехитрый маневр, и звериная злоба еще пуще разгоралась в его глазах… Когда на Санька находило такое вот умоисступление, это значило, что он замышляет что-то ужасное, дьявольское, но Марфа не отваживалась ни о чем спрашивать, не решалась успокаивать его, не смела даже уйти, пока он не опомнится. Санько не мог стерпеть, чтобы что-то уплыло из рук, не мог смириться с мыслью, что он в чем-то бессилен. В такие минуты он глухо стонал и стискивал зубы, и Марфа чуяла сердцем, что Санько готовит кару — ей или сыну, которого она не видела с войны, но знает, что он жив и где-то совсем рядом. Санько, наверное, встречается с ним, однако молчит, таится. Сама спрашивать она не смеет, но ее бросает в дрожь, когда он обувает высокие сапоги, в которых можно вброд перейти реку, сует за голенища длинные ножи с узкими лезвиями и, надев черный клеенчатый дождевик, прихватив рыбацкие снасти, исчезает на день, на неделю…
Марфа могла смеяться и разговаривать, если смеялся и разговаривал Санько. И все же она тосковала, когда оставалась одна.
Сил ей было не занимать, она работала не покладая рук: кормила и резала телят, стряпала, колола дрова, зимой рубила на реке лед и ставила десятки метров сетей, стирала в проруби целые груды ряден, полотен, всяких тряпок, по ночам пасла коня, даже косила траву. Покорно исполняла самые бессмысленные капризы мужа. Нужда с малолетства сделала ее скупой, и Марфа привыкла к такой жизни, к ее жестокости. Даже плакала тайком от радости, что наконец-то они разжились, забогатели. Много одежи, есть скотина, хата на дубовых сваях, два погреба, самый длинный в селе сарай. Накопили денег — Санько и сосчитать-то их не может. Есть золотые — если не надул Лесько — пятерки, несколько серебряных ложечек. Марфа тоже припрятывает денежки. Как удастся потихоньку съездить за Сулу, домой, обязательно матери какую-нибудь копейку даст. И не раз набирала сестрам на кофты и юбки.
Приметил ее Санько в Жовнине на ярмарке. Крепкие ноги, сильные бедра, широкая спина. Руки толстые, жилистые, как у грузчика. И лицом красива, хотя кожа, пожалуй, чересчур смуглая.