Так шел я, углубившись в воспоминания, и не заметил, как оказался у Василова брода. Мне еще предстояло обойти одно озерцо, но тут зарядил тихий частый дождик, и тотчас озерцо покрылось рябью — словно кто набросил на него крапчатую скатерть. А вокруг ни души. И ни хаты, ни куреня, ни деревца, ни стожка сена — хоть промокни до костей. Но вот я увидел на огороде, в бурьяне, человека, который, по-видимому, что-то упорно искал, во всяком случае, он не обращал никакого внимания на стремительно приближавшуюся к Мокловодам грозу. Еще издалека я узнал (и наверное, узнал бы среди тысяч других) Васила. Как всегда, одет он был небрежно, однако я не успел заметить ни цвета его рубахи, которую он постоянно носит навыпуск и на которой вечно оборваны пуговицы, ни цвета штанов — они у Васила, как правило, либо слишком коротки, либо слишком длинны. Ни знаменитых сапог-вытяжек, старых-престарых, самодельных сапог, порыжевших от времени: в сорок седьмом Васило носил в них домой просо с тока и был ловко разоблачен бригадиром, — словом, ничего не успел я разглядеть, потому что, подняв голову, Васило пошел прямо на меня, раскинув для объятий свои короткие руки: вот уж никогда не пропустит человека — пусть даже тот проходит в сотне метров, — если, по его, Васила, мнению, этот человек может быть доброжелательным слушателем или сам готов сообщить ему какую-нибудь новость, внушить уверенность, вообще принести радость в его глухой угол.
— Кого я вижу? Сколько лет, сколько зим!.. Пойдем, голубчик, пойдем… А я своего чертенка Данилка искал. Хотел отстегать — больно умен стал! — а он шмыг из дому. Василина и та не заметила, куда побежал. Теперь ищи его где-нибудь в плавнях, у тех, кто рубит лес. Или у соседей… Ей-ей, свихнулся малец! Они, видите ли, нарушили структуру народной исторической памяти… Я тебе покажу историю — до новых веников помнить будешь!.. Постой здесь, я сейчас, — бросил он мне и пошлепал к овражку, созывая переполошившихся утят. Его мокрая спина, от которой, казалось, шел пар, на мгновение представилась мне странным живым экраном. Я даже успел увидеть какие-то умопомрачительные кадры. Но Васило скрылся в овражке, и видение исчезло.
Я не забыл о своей главной цели — не упускать ничего, что помогло бы мне хоть что-нибудь узнать об Олене; стоял под дощатым покосившимся навесом, который одним краем опирался на крутой берег, а другим — на колья, и смотрел на то, что открывалось моим глазам. Вот на плетне чья-то мятая фуражка — из такой клетчатой материи была у Олены юбка. Как мышата, бегают между лопухами, испещренными жилами, утята, упорно держа путь к корытцу с едой, — она так любила диких уток, завидовала их вольной жизни…