— Не гад это, а я, Прокоп Лядовский… Когда плотину прорвало, мне сразу сообщили, ну я и помчался туда. А дед Шептий посоветовал бежать в Дубровье, где колокола. Колокол, говорит, для христианина — всё. Беги, дескать, и бей в самый что ни на есть тяжелый…
— Да пропади оно все пропадом, до сих пор жутко, в голове гудит… Бери крест, я домой побегу.
— А отцу что скажешь? Где, мол, был-то?
— Спал у бабуси…
— А крест с церкви куда подевался?
— Сейчас людям не до него: вода заливает. Нынче отец на меня не набросится. А завтра… Что ж, следующую ночь я буду ночевать дома, и на все один ответ: накануне ничего не слышал, ничего не видел, восстанавливал плотину.
— Ладно, так и говори… Только куда же нам крест?.. Побудь тут еще немного, я вернусь к людям. Заделаем пролом, там уж немного осталось… Ага, придумал!.. Пришлю к тебе Василину, она скажет, что делать с крестом. Василина — девушка неверующая, комсомолка… Тебе до нее рукой не достать, понял? Ну так как же?
— Пусть приходит, только поскорее.
Никогда не думал Васило и никому бы не поверил, скажи ему кто раньше, что оказаться с девушкой с глазу на глаз в сто раз страшнее, чем слезать с крутой церковной крыши или даже сидеть над колоколом в ту минуту, когда в него неожиданно со всего размаху начинают бить.
Василина застала Васила как раз в тот момент, когда он развязывал веревки, снимая крест. Она была ни дать ни взять дикарка, только что прибежавшая с праздника огня. Остановилась, задыхаясь от бега. Сквозь плетиво ветвей на нее падал мягкий голубоватый свет утреннего неба. На щеках играли, смеялись ямочки. Глаза сияли из-под широких бровей, сходившихся на переносице. Мокрая кофточка плотно облегала округлые груди. Сборчатая юбка при каждом движении (а устоять на месте ей было не под силу) вздымалась веером. Босые ноги — гладкие, как у прачки, и ослепительно белые. Она глубоко и прерывисто дышала. Васило полюбил ее с первого взгляда.
— Погоди, я помогу тебе, — молвила она — будто зазвенел серебряный колокольчик. У Васила екнуло сердце.
— Отнесем его на ярмарочную площадь, потом на лодке переедем на тот берег — и все.
Они были счастливы вдвоем. Самая грозная опасность не могла бы заслонить от них, таких юных, простые радости. Они шли и шли по прибрежным зарослям — она впереди, он за нею. Сначала слышали доносившийся со стороны плотины топот ног, цоканье копыт, слышали, как люди покрикивали на животных. Но скоро попали в глухое низкое место и неожиданно нашли для себя приют…
Около пролома в плотине шум постепенно затихал. В костер больше не подкладывали ни хвороста, ни ситняга; вставал рассвет. Расходились люди, уезжали подводы. Все свидетельствовало о победе духа над силой. Никто и вообразить не мог, что к вечеру того же воскресного дня из-за Днепра налетит порывистый ветер. Он городил на реке вал за валом, катил их к плотине, закручивал все яростнее, все выше. Сначала волны наскакивали на солнце, садившееся за горизонт, а когда затопили его и оно погасло, злобно набросились на плотину, с разгону перехлестнули ее в нескольких местах сразу и побежали по полю. Потом налетали еще и еще, просасывались сквозь сухую сыпучую почву, смывали ее. Перепрыгнув через плотину, вода текла теперь сплошным потоком, ползла ползком, разливаясь как во время потопа, и ничто в мире не могло ее остановить. Дед Шептий изо всех сил бил в большой колокол, но тот гудел не так, как нынче перед рассветом, а совсем по-другому, словно звонил по ком-то. Люди мчались со всех сторон, ехали на подводах, скакали верхом, но быстро возвращались. Вода останавливала их, обходила слева и справа, окружала, и они отступали, растерянно брели, сопровождаемые холодным шумом волн, стараясь поскорее добраться до какого-нибудь пригорка, островка, до своих жилищ, чтобы успеть наладить лодки, которых в Мокловодах больше, чем хат, успеть уложить в них самое необходимое, поместить малых детей, цыплят, ягнят, гусят и выбраться со всеми ними на более высокие места: туда, где в старину стояли хаты и топились печи, туда, где казацкие курганы и сторожевые насыпи, — в общем, туда, куда никогда, как утверждали старики, не доходила вода, либо на Малярку — центр колхоза и Мокловодов: там сплошь сыпучий песок, мелкий тальник и тысячи колючих кустарников, зато есть колодец с самой вкусной в селе водой, есть амбары, крытые камышом и жестью, стога сена, целые пирамиды моченой и немоченой конопли, конюшни, воловня, сушарни для махорки, построенная еще земством четырехклассная школа — да что говорить, наверху найдется где пожить и неделю, и две, и целый месяц.