— Дай, — говорит, — рубаху тебе постираю. Насквозь по́том пропиталась. Вчера заметила, когда ты у лавки в очереди стоял…
Постирала, а потом яростно вымела грязь из печки, вынесла сажу, протерла тряпкой покрытые плесенью стены… Наконец вымыла руки и неожиданно подошла к нему вплотную. Смотрит в лицо, смотрит так проникновенно, и сразу:
— Возьми меня насовсем…
Протасий опешил, растерялся. В глазах Лукии он читал истинную, как у детей, преданность, и ему делалось больно, бросало то в жар, то в холод. А она все стояла рядом, касаясь трепетной рукой его крутого плеча. Тогда он, наклонившись, взял ее на руки, как берут ребенка, и бережно посадил на припечек. Она молча повиновалась ему, но вдруг горько заплакала. Крупные слезы катились по румяным, как яблоко, щекам и собирались в уголках пухлых губ. Она их потихоньку глотала, не сводя глаз с Протасия. Смотрела и смотрела на него с мольбой, а ему нечего было сказать… Лихорадочное возбуждение снедало обоих. Что-то должно было произойти. Оба это чувствовали, оба этого боялись.
— Будет! — многозначительно произнес Протасий, подойдя к двери: пора было на работу.
Лукия не сразу поняла, какое он принял решение, и продолжала сидеть. Лишь когда хлопнула дверь и к ее босым ногам покатился клубочек морозного тумана, словно пробудилась ото сна. Быстро вскочила с припечка и, вытирая слезы, бросилась к разрисованному морозом окну…
С тех пор они стали жить как муж с женой в приспособленной под жилье сараюшке. И так ее, эту сараюшку, полюбили, что редко показывались на люди, — наверное, не хотели и думать о том, что делалось за ее пределами. Хату возводили рядом, отцовскую-то земля, прямо сказать, засосала до окон, того и гляди рухнет. Жаль ее, конечно, старенькую… А в сараюшке, в той милой сараюшке, Лукия стала матерью, родила двойню — двух мальчишек, двух вылитых Протасиев. Не нарушился закон природы, передали Лукия и Протасий свою кровь дальше, чтобы со временем и их земля засосала…
Тропинка повернула направо, и стала видна рощица. Там, среди осин, доят колхозных коров. Там телега, на которой Протасий возит молоко, там упряжь, бидоны. Хорошо бы сегодня не пришла доить Ганна Чеканка… Нет, Протасий ничего против нее не имеет. Молодица хоть куда: лицом красива, гибкий стан, глаза серые с голубенью… Но так досаждает болтовней, что, ей-ей, до греха недалеко. И говорят, чужих мужиков принимает… А может, и неправда, чего только на вдову не наболтают.
В прошлую среду как Протасий ни отнекивался, как ни выкручивался, а Ганна таки увязалась с ним на базар. Кошелки поставила возле бидонов, сама села в передке рядом с Протасием. И давай балаболить о том о сем. Дескать, очень дороги ныне на базаре куры, почитай, как раньше на старые деньги. А она, Ганна, задумала завести петуха… Да как прыснет: ну хотя бы такого, как вы, Протасий… И сразу о другом: