У Антипа Лемишки наконец лопнуло терпение, и он отправился (вероятно, уже в десятый раз) во двор к Прокопу Лядовскому. Мерил шагами пространство от осины до хаты; останавливаясь у стены, опускался на колени, замахивался топором. Но ростом он был невелик, и рубить ему было не с руки. Значит, рубил кто-то повыше, прямо сказать — высокий, как Прокоп или Санько. Тогда, не вставая, Антип измерял ширину колен (в выемке увидел отпечаток кожаной заплаты на штанах — у Машталира вроде бы такой нет), мерил руками следы от обуви — в длину и в ширину. Потом внимательно изучал рисунок этих следов (вор был в непарных галошах: на левой узор, какой бывает на вышивке, на правой — волнами). Такие же следы шли вокруг тока и вели они от берега, где растут ивы.
Прокоп с недовольным видом выпроваживал Лемишку со двора, предостерегал: нельзя, мол, в таком деле решать «с кондачка», это может обидеть «достоинство советского человека», и вообще не нужно делать «обобщающих выводов из прискорбного, однако нехарактерного случая». А чтобы совсем отбить охоту у любителей «смаковать недостатки нашей в целом здоровой жизни», принялся однажды прилюдно расхваливать Машталира за «широкий покос и перевыполнение нормы». А Васила Дымского распекал за то, что тот допустил «политическую слепоту», не отремонтировав молотилку ночью, из-за чего она не работала и колхозники «гуляли до самого завтрака».
Тогда Антип прибегал к другой тактике: выбирал момент, когда вокруг бригадира собиралось много народу (утром, при распределении нарядов, в бригадной хате или подле нее, а иногда прямо на току), и, остановившись около Дымского — я, мол, тебя в обиду не дам! — произносил, стараясь встретиться взглядом с Лядовским, такие свои и не свои слова: «Дескать, вот, Прокоп Власович». Тут он на мгновение умолкал, тем самым привлекая к себе внимание. Антип Лемишка выпалил бы все, что хотел, единым духом, если б в горле у него не застревало первое слово, прилипшее к нему после городской жизни у сына, — «дескать». Он этим словом, очевидно, гордился, всегда ставил его на первое место, однако никак не мог взять в толк, когда его следует употреблять. «Дескать, знаешь что, Прокоп Власович, ты не морщи и не топырь губы-то, все мы равны, а сало воровал Машталир — плюнь мне в лицо, если не он… Съедят сало, полезут в окна… По твою же душу полезут».
Вот что говорил Антип Лемишка, чувствуя себя в такие минуты настоящим оратором. Затем, не дожидаясь, что скажут на его слова люди, он поворачивался и уходил на ток. А встретив кого-нибудь по пути, передавал Марине, чтобы она замесила глину и замазала ею пролом в стене у Прокопа. Сам же, твердо рассчитывая поймать преступника на горячем и привести его пред ясные бригадировы очи, потихоньку от хуторян продолжал охранять и ток и Прокопово жилище.