На какое-то время, может, кто из мокловодовцев и поверил, что «Прокоп покрывает воров с определенной целью», но в действительности («Теперь я это знаю точно», — говорит Антип Лемишка) он охотно оторвал бы им головы. Просто Прокоп знал, что можно с Машталиром, а чего нельзя. Иногда он был так зол на него — чуть не до слез. Особенно когда слушал проклятия беспомощной бабы Руси, приютской поварихи и одновременно воспитательницы приютских ребятишек: «Чтоб у тебя, катюги, руки и ноги отсохли, чтоб язык отнялся и глаза на лоб вылезли, чтоб ты потерял счет дням, коли позарился на сиротское!»
«Пусть сбудутся эти проклятия!..» — думал Прокоп, однако не спешил «принимать меры», все еще надеясь, что люди лучше, чем порой могут показаться. Понять его не трудно: каждый из нас готов ухватиться за соломинку, готов лелеять хоть тень надежды, лишь бы не расстаться со своей пламенной мечтой, лишь бы продвинуться хоть на шаг к желанной цели.
Да, Прокоп Лядовский будет надеяться. Он человек и терпеливый и очень живучий. В книге жизни он на особой странице. Прокоп не из тех, кто отказывается от своей цели из-за пустяков, он глубоко верит в лучшее будущее. Молодец Прокоп. Все мы живем верой, хоть и не все одинаково молимся.
Столь подробная информация Антипа Лемишки с авторскими вставками, конечно, дополняет портрет Прокопа, тем не менее нам придется прервать его рассказ и сообщить о том, как Прокоп мастерил… свадебную лодку. Свадебным гостям и жениху с невестой (никому и в голову не могло прийти, что Прокоп и Соня поженятся: он — большевик, она — поповна), как оказалось, предстояло из Дубровья до Мокловодов плыть по реке, по Суле, а было это нелегко — три километра вверх против течения. Впереди — лодка с молодыми, за нею в двух колхозных челнах — товарищи, родственники, друзья. По берегу валом валит народ: всё парни да девушки, и свои, и из Воинцов, и из Дубровья. Музыка, песни, танцы, безудержное веселье — зрелище отрадное, милое сердцу и — дай-то бог! — запоминающееся на всю жизнь.
Соня долго не соглашалась на такую свадьбу: не по обычаю, без венчания и «вообще не как у людей». Но Прокоп настоял, решительно заявив, что уже почти смастерил лодку. В действительности же он еще подбирал для нее сосновые доски — ровные, смолистые, с клейкой живицей. А подобрав, сложил их для просушки на чердаке, в тени. Лазал туда потом чуть не каждый день, осматривал: не потрескались ли, не покоробились ли? Иногда ему казалось, что досок мало и они не такие упругие, как хотелось бы. Что ж, придется взять хоть одну из тех, которые бог весть с каких пор сохнут на перекладинах между стропилами, их еще дед Лукьян заготовил на крайний случай или, может, про запас, как и положено хорошему хозяину. Не забыл Прокоп и о тальнике: распарил и расколол надвое, по сердцевине, целых два пука. Еще привез из Чаплища три мешка смолы, заготовил мох… Дело стало за моделью: не мог остановиться ни на одной.