Она представляла, как вечером придет Любава, как сбрызнет ее смехом, как будут лучиться ее счастливые в неведении глаза, как она будет беспечно болтать о всякой ерунде. Что же она хочет сообщить ей, очень важное, и непременно счастливое, раз позвонила утром первого января? Даша представила, как снова натянет свою маску, как будет улыбаться в ответ, как будет говорить что угодно, лишь бы Люба ей поверила. Сейчас, в эту минуту она поняла, что не позволит Любе узнать о том, случилось прошлой ночью между ней и Сашкой. Она представила, как будет врать, и ложь, вырываясь, обожжет ей горло, а может это будут слезы, с которыми она столько боролась. Плачь, Даша. Сейчас, пока никто не видит, можно.
Вспомнила Сашкины слегка прохладные руки на своих бедрах, вспомнила как прижималась губами к его шее в том месте, где заканчивался ворот футболки, как пульсировала на шее теплая жилка, как изо всех сил вдохнула и закрыла глаза, и как показалось ей, что это именно то место, где так хорошо и спокойно, где она и должна быть, и то, каким мимолетным было это ощущение. Вспомнила, какими холодными и колючими стали Сашкины глаза после и ей захотелось кричать. Она скорчилась на стуле, кулаком зажимала рот, а из горла рвался вой. Жуткий, нечеловеческий. «Дура! Какая же ты дура! Воспользовался! Он просто воспользовался тобой! Не любит он тебя, не любит! Женится на Любаве, а ты так и останешься ни с чем… »
Она безмолвно кричала всем существом, всем телом, каждой клеточкой. Нет, Даша, не твой он! Не твой!
Сколько она так просидела, взобравшись с ногами на стул и уткнув подбородок в колени, обхватив руками теплую щербатую кружку? Полчаса, час? Какая-то ее часть занемела от отчаяния, словно она лабораторная крыса, которая во время эксперимента потеряла всякую надежду и улеглась на пол умирать от голода. Другая часть лихорадочно гоняла мысли по кругу.
Перед ней теперь стояли две проблемы. И если с Сашкой все было слишком очевидно, то на другой вопрос у нее ответа не было. Может ей пора к психиатру? Почему последние месяцы она так часто видит ее? Почему слышит за собой ее плоские, будто хлюпающие по лужам шаги? Впереди, сбоку, сзади, серо-коричневая двухмерная тень: через нее все проходят, на нее наступают, ее никто не видит, но она все так же неизменно здесь, рядом, привязанная незримой пуповиной.
Мама учила быть сильной, смелой. Несгибаемой. Учила стойко держать удары судьбы. «Где же ты сейчас, мамочка? Зачем умерла так рано, зачем бросила меня одну? Как мне тебя не хватает… Я скучаю, мама… Ты бы обняла, успокоила, выслушала недосказанные слова, вытерла слезы. Ты бы сказала, что все беды от мужиков. Сказала бы, что я сама могу справиться со всем…» Так почему же она ничего не делает, а просто молча ждет, пока остальные все решат за нее? С каких пор она сделалась такой пассивной? Откуда взялась в ней эта коровья терпеливая покорность?