Нет, нужно разобраться с этой тенью, раз и навсегда. Может и не стоит ее бояться, пойти навстречу, может она зовет зачем-то?
Даша вытерла ладошкой слезы, отнесла кружку на кухню и еще раз умылась. Замазала пудрой опухший нос, синяки под глазами, накрасила ресницы тушью. Натянула дежурные джинсы, кинула в сумку телефон, помедлив секунду – батарейка садилась, но если не пользоваться днем, то до вечера протянет, выключила компьютер. Оделась и, с трудом узнав себя в уставшей, с жесткими глазами женщине в зеркале, сказала своему отражению: «Я больше не разрешу себе плакать.»
Свежий морозный воздух воздух бодрил не хуже кофе. Тихий, заснеженный, залитый полуденным солнцем город постепенно просыпался. Кое-где зевали, прикрыв варежкой рот, заспанные собачники. По обеим от дороги сторонам стелились широкие улицы, пустые и грязные. Они были усыпаны бесчисленными новогодними блестками, конфетти, фальшивыми деньгами из хлопушек.
Даша не спешила. Она медленно брела к кафе, осторожно ступая по тонкой корочке льда на асфальте. Гололед.
Официанткой в кафе у Антона она проработала всего неделю, не успев еще покрыться пленкой от липких взглядов, не разучившись краснеть от сальных фамильярных нежностей, но уже невзлюбила неудобные форменные юбочки, хохот, густые кухонные ароматы. Хотя сам Антон и жена его, Лейла, ей очень нравились: непьющие, работящие, с добрыми лучистыми глазами.
Даша зябко поежилась, когда ветер швырнул ей в лицо пригоршню сухого колючего снега. Густые снежные облака закрыли солнце, вмиг стало темно и неуютно. Ветер погнал поземку и конфетти, крутил, сек по щекам. Дышать трудно. Стало как-то очень тихо. Даже редкие машины – и те словно перестали шуршать шинами. Появилось ощущение, будто время замедлилось и реальность вытягивается причудливыми формами. Казалось, воздух корчился от напряжения. Появилось ощущение чего-то отвратительно сладкого во рту и Даша даже не могла проглотить слюну. Так не раз уже бывало, перед тем, как она видела ее.
Даша остановилась на мгновение, чтобы оглядеться – и правда: по другую сторону улицы стояла безобразная старуха, сморщенная, как печеное яблоко. Далеко, так, что даже трудно разобрать, во что одета. Какие-то лохмотья. Они будто жили своей жизнью, парили в воздухе, не подчиняясь порывам злого ветра. Глаза впились прямо в сердце. Цепко, глубоко. Губы ее шевелились, она как будто что-то говорила, и Даша поняла, что слова предназначены именно ей, хотя их нельзя было расслышать.
Липкий противный страх овладел Дашей и все, что она могла сделать – не закричать да повыше подтянуть сползающую с плеча сумку. Она замерла на миг, а потом, подчиняясь, шагнула навстречу. В этот раз ее тянуло, влекло неудержимой силой, словно океанская волна затягивает на глубину маленького слабого человечка. Она видела только старуху, а весь остальной мир схлопнулся до размеров пульсирующей точки на краю сознания.