Все время настороже, сон в полглаза, постоянный поиск решений, как следовать зову совести и не переступить черту, отделявшую преданность от предательства. И опасность, всегда опасность, шедшая с ним по жизни рука об руку. Оглядываясь в прошлое, Джеффри то и дело сравнивал себя с канатоходцем – одним из тех, что забавляли людей на ярмарках. Только канат, по которому шел он, не был видимым глазу. Ярмарочным плясунам наградой за ловкость были одобрительный свист или хлопки зрителей. У него, Джеффри, на кону была жизнь, с которой он мог распроститься за одно неверное движение. Оступись он, никто, и прежде всего – его брат и лорд – не стал бы разбираться, пошло ли кому-то на благо то, что он считал правильным делать и делал. Эллен все поняла верно: он любил сэра Гая, как брат любит брата, оберегал его и служил ему, как это делал Уильям Рочестер – Вилл Скарлет. Только Скарлету исполнять свой долг было много проще благодаря достоинствам графа Роберта. Старшему Рочестеру не приходилось разрываться между любовью к брату и собственным пониманием зла и добра, потому что граф Роберт никогда не был источником зла в отличие от сэра Гая. Джеффри ни отступил ни на шаг от убеждения, что они с Виллом Скарлетом были поровну виноваты в беде, постигшей леди Марианну. Но справедливости ради он должен был признать, что всегда в глубине души завидовал Скарлету: тому больше повезло с братом и лордом, чем ему самому. Возможно, они сдружились бы со Скарлетом, прими Джеффри предложение графа Роберта и останься в Шервуде. Но он не мог оставить сэра Гая, предать собственного брата в самое тяжелое для него время, когда тот наконец обрел верный путь и пошел по нему, понимая, чем этот путь завершится. А Уильям Рочестер погиб в битве у Трента, погиб, оставшись недругом Джеффри.
Вспомнив, каким светлым и умиротворенным было лицо сэра Гая, когда он нашел его среди погибших у Трента, Джеффри с печалью подумал, что в свое последнее утро сэр Гай обрел то, что искал всю жизнь, – душевный покой. Смертельный удар от руки того, кем он восхищался, кого уважал и страстно ненавидел. Прощение той, кого любил и преследовал, не в силах ни забыть ее, ни признать за ней право на собственный выбор. Вот и все, что потребовалось сэру Гаю, чтобы почить с миром. Джеффри долго сидел возле его тела, и в его душе рядом с глубокой скорбью зародилось и с каждой минутой крепло чувство освобождения. Забота о погребении сэра Гая – последний долг, исполнив который, он будет свободным и сможет с чистой совестью найти графа Роберта, предложить ему свой меч и саму жизнь. Но судьба распорядилась иначе – и мир, едва успев расцвести яркими красками, стал тусклым и серым. Он и сам сейчас не мог вспомнить, как оказался в Шервуде. Просто ему было некуда больше идти. Медвежий рев вырвал его из оцепенения, вернул зрению четкость, телу – быстроту движений и силу, благодаря которой он сумел отшвырнуть Дэниса от медведя. А дальше – медвежий захват, липкое тепло крови – своей и звериной – и боль, ослепляющая боль, заставившая его понять, что он жив – жив не только телом, но и душой, и сердцем.