Бунтарка и Хозяин Стужи (Чернованова) - страница 89

Я говорила тихо, чтобы не дай Богиня-матерь, не услышал Фабиан, но судя по выражению лиц и Стеллы, и Арлетты, для них мои слова прозвучали громче рева гротхэна.

Мачеха отдернула пальцы, отпуская мои, и в ужасе отпрянула:

— Быть такого не может… Он просто пытался тебе помочь! Мы с ним говорили после того, как тебя увели, и он мне все объяснил. Тебе было плохо, и ты просто не так все поняла!

Не так поняла? Ну да.

— А он объяснил, как пытался сорвать с меня платье? Видимо, посчитал, что голой я почувствую себя лучше. Или, может, рассказал, как обещал, что, если ему понравится, он продолжит со мной забавляться?

— Ты с ума сошла… — ошеломленно пробормотала сводная сестра.

Вот она явно была не в курсе планов своего братца, а Стелла вполне могла врать и изворачиваться.

— Я — нет, а вот Душан, по всей видимости, да.

Зажмурившись на миг, Стелла хрипло заговорила, вываливая на меня бессвязные фразы, всхлипы, причитания:

— Я с ним поговорю…Сама накажу… Обещаю! А ты… Его величество… Ты должна его спасти-и-и! — Она плюхнулась мне в ноги, прямо на мощеную камнем дорожку, вцепилась в юбку и продолжила бормотать: — Пятьдесят ударов плетью… Нельзя… Он ведь не животное! Слишком… ужасающе жестоко… А потом во Вдовью реку… Там же сильнейшее течение! Мой мальчик только жизнь начинает, а завтра, если не вмешаешься, жизни у него не станет. Не станет его, моей кровиночки… Я сама умру… не смогу-у-у… Зачем же так жестоко за то, чего даже не случилось!

Заметив, как стражник ринулся к нам, покачала головой, останавливая, и выдернула юбку из дрожащих пальцев мачехи.

— А знаете, что еще жестоко? Запирать беспомощного ребенка в сумасшедшем доме!

Стелла не нашлась, что ответить. Всхлипнув, спрятала лицо в ладонях, и затряслась от глухих рыданий.

Зато сказала Арлетта, зло и гневно:

— Ты никогда нас не любила. Нет… ты нас ненавидела! Ревновала к отцу, втайне проклинала, что мы стали его семьей, и теперь радуешься, что завтра твой любовник убьет Душана!

— Он мне не любовник! — Я вспыхнула, ощутив, как к щекам приливает кровь, а скорее даже — огонь.

— Как же просто для тебя оказалось вычеркнуть нас из своей жизни. Два дня — и уже все забыла, — каждое слово Арлетты, как ядовитое жало, вонзалось в самое сердце. — Говорят, твоя мать была милосердной. Говорят, у нее было большое доброе сердце… И твоей отец был хороший. Заботливый и добрый. Он любил нас… Ты ни на кого из них не похожа. Ты, Ливия, — другая. Такая же, как и те, которых ты якобы ненавидишь, но с одним из которых теперь с радостью делишь постель! Мама, пойдем!