Если дядя Коля глаголет в рифму, значит, повышенное настроение. Только как обратить это себе на пользу пленнице?
Когда он отправляется по своим делам, я перемываю посуду остатками кипятка и тащусь на отведённое мне место — печную лежанку. По пути извлекаю из вороха газет для растопки, старый толстый журнал. Надо чем-то отвлечься. Но строчки издевательски скачут, и спасаясь от их мельтешенья, воображение переносит меня в мансарду Луки. Сейчас я завидую самой чёрной завистью даже…компьютерному его столу. В том доме он был свой. Он был надолго. Как, впрочем, и стул, который Лука имеет привычку осёдлывать, то есть ставить гнутой резной спинкой вперёд и садиться, положив на неё подбородок.
«Нет, не о том ты, Мирра, думаешь!» — одёргиваю я себя и снова пытаюсь читать. Но прежде надо найти текст по моим нынешним мозгам, которые сейчас думают в разные стороны.
Снова порхают пожелтевшие страницы. И вот наконец-то глаза фиксируют большие белые прогалы. Но это не журнальная страница. Это вложенная в них страничка из тетрадки в линейку. Строчки отпечатаны на машинке. Такая имелась у Бабуленции, и я играла с ней в детстве.
Строчки, хоть и порядком выцветшие, но не мельтешат, а стоят смирно, как солдаты на параде. И мои зрачки принимаются втягивать их в себя:
— Хоть и тесен порой этот глобус,
Есть убежище средь одеял.
Мои окна выходят на бездну:
В паре метров — конец бытия.
Время бьётся, как горная речка,
Превращая поверженных в шлак.
Я гляжу уже, кажется, вечность —
И всё ближе ко мне этот мрак.
Мне себя, будто хлама, не жалко.
Кто я есть — маргинал, импотент…
Здесь мои глаза спотыкаются о зачёркиванье: импотент заменён на инвалид- и продолжают далее.
— Предо мною гигантская свалка
Всех карьер, всех богатств и детей.
И пред нею я чувствую робость,
Хоть судьба всех вещей мне ясна.
Мои окна выходят на бездну.
Как и ваши. Покойного сна!
— Чё делаешь? — грозная тень нависает над лежанкой.
— Это ваши стихи? — в моём лепете — смесь изумления и страха.
— Баловался в молодости. — Дядя Коля сцапывает листок, рвёт на мелкие кусочки, приговаривая нараспев:
— Мои окна выходят на пропасть.
Как и ваши. Покойного сна!
Прозвучало как отбой. И я прикорнула на своём ложе. А давний кошмар — воспоминание выползло из мрачных глубин памяти. Сначала скрежетом железа. Потом…
Потом меня с силой бросило вперёд, а затем назад, отчего шейные позвонки готовы были разлететься, но чудом сохранили изначально установленный ряд.
Боль обрушивается на меня подобно душителю, набрасывающему подушку на лицо жертвы.
Силуэты людей в салоне начинают кружиться с бешеной скоростью, превращаясь в воронку. Она втягивает меня внутрь.