Резко сажусь на кровати, не в силах поверить глазам. Больница? Снова?! Нет. Нет-нет! Быть того не может! Я ведь только что была в руках Глеба! Это же не может быть сном?! Я не выдержу опять этой потери! Он ведь точно только что был рядом! Пусть злится и желает меня убить, только бы живой…
Слышу, как щелкает замок, и в палату врывается шум из коридора. Но из-за ширмы перед кроватью не могу увидеть, кто вошел.
— Тебе бы сейчас своим восстановлением заниматься, а ты опять об этой девице печешься, — ворчит незнакомый голос.
— Это мой ребенок, — отвечает второй голос, и я облегченно откидываюсь обратно на подушку. — Я должен был убедиться, что она в порядке.
Глеб. Значит, не приснился. Слава тебе господи! Живой…
Невольно вспоминаю угрозу, которую он бросил, прежде чем я отключилась. И вздрагиваю. Он ведь не заберет у меня малышку?
Снова в панике сажусь на кровати. Нет! Он не посмеет. Живой — хорошо. Даже отлично! Но это ведь мой ребенок! Моя дочка!
Кровь в висках начинает стучать с такой силой, что в глазах темнеет. В хаотичных мыслях мелькает осознание, что если Глеб захочет, ему не составит труда отобрать у меня ребенка.
Нет! Ни за что. Только через мой труп.
— Как ты можешь быть так уверен? — спрашивает незнакомый голос, подкидывая мне идею.
Действительно! Как он может быть уверен, что моя малышка от него?
— Она не твоя! — выкрикиваю я, не успев как следует подумать.
В палате повисает пробирающая до дрожи тишина. Успеваю досчитать до десяти в попытке восстановить нервное дыхание. А затем из-за ширмы выплывает разъяренное лицо Глеба.
— Что. Ты. Сказала? — рокочет он.
— Н-не твоя! — уже куда менее уверенно выпаливаю я.
— Что и требовалось доказать. — Из-за ширмы, пожимая плечами, выходит и второй мужчина. — Я ведь говорил.
Вижу, каких усилий Глебу стоит сохранить самообладание. От сдерживаемой ярости у него пульсируют виски. И даже мочки ушей подрагивают от того, как на лице играют желваки.
Ой-ей… Только сейчас начинаю понимать, какого масштаба катастрофу решила организовать. Если ребенок не его, он ведь меня прямо сейчас линчует.
Глеб выпрямляется, неторопливо подходит к кровати и, развернув стул, седлает его, складывая огромные ручищи на спинку.
— А чей же? — с деланой заинтересованностью спрашивает он, однако я вижу, как на его шее подергивается нервная венка.
— К-какая разница? — запинаясь, отвечаю я.
— Позволь, я помогу тебе придумать, — хищно усмехается он. — В наш первый раз. На рояле. Ты была девственницей.
Чувствую, как в лицо бросается жар. Да как он может так просто говорить о столь интимных вещах? Еще и в присутствии посторонних!