Взгляд Гарика проходится по мне, вынуждая прикрыться. Друг Ларисы, оценивающе присвистнув, облизывает губы.
— Ну, от такого товара и я бы не отказался.
— Вот и договорились, — пожимает плечами Лара. — Когда Глеб наиграется, заберешь ее себе.
Пячусь в ужасе от такой реакции парня, от слов Ларисы и от сложившейся ситуации в целом. Меня буквально накрывает паника, словно я снова в школе, под насмешливыми взглядами своих одноклассников.
Спина вдруг упирается во что-то твердое, но на удивление теплое. Огромная рука обхватывает меня за плечи, прикрывая грудь под тонким кружевом.
Витя, который не проронил ни звука с тех пор как вошел, находится первым:
— Глеб Виталич, я пытался их остановить, чтобы сначала вас предупредить, но…
— Я понял, Вить. Теперь берешь этого обсоса и ждете своего наказания снаружи. Еще раз твои глаза застанут мою жену в полуобнаженном виде — это будет последнее, что они увидят. — Интонация вроде спокойная, но некие неуловимые нотки вынуждают всю троицу едва заметно пятиться к входной двери. — А тебе, Гарик, настойчиво рекомендую больше не появляться в моем доме. Не то в следующий раз ты можешь остаться и без своего длинного языка, и без других жизненно важных для мужика органов!
Витя кивает и, подхватив Гарика под локоть, выходит из дома.
— Лариса, в кухню! — продолжает раздавать указания Глеб.
Девушка недовольно хмыкает, но все же подчиняется.
— За идею, пятерочка, Невеличка, — обжигает мое ухо шепотом Глеб, — но с сожалением вынужден просить тебя одеться. Это не дом, а какой-то проходной двор!
— Не злись только, — прошу я, поворачиваясь к нему и утыкаясь лбом в его губы. — Все будет хорошо. Мы разберемся. И Ларе все объясним. Она ведь просто за тебя переживает, вот и хамит.
— Не буду злиться. Но если ты не виновата, то чего нос повесила? Меня-то по стойке смирно строишь, а тут растерялась. Ну-ка, подбородок повыше! Иначе я начну сомневаться в твоей невиновности.
Поднимаю голову, задирая подбородок, как велит любимый.
— Значит, ты веришь мне?
— Не имею права. — Он поглаживает мою шею и легко касается губ.
И это прикосновение, такое родное и уютное, словно договаривает за него все недосказанные слова. Не имеет права, но верит. Не может признаться, но любит.