Им нужна моя улыбка… я заблуждался, когда говорил, что улыбаются только дети. Неправда! Улыбаются все! Но искренне — только дети. Дети беззащитны со своей улыбкой, но они не понимают. Долго этого не понимают и счастливы в своем неведении. Испытывают эти ненужные никому чувства, которые совсем не похожи на простую, поверхностную вежливость, они там где-то у них, внутри… Куда они пропадают потом? От всего в конце концов остается одна только вежливость… И почему, почему только я, такой дурак, никак не избавлюсь от этих чувств, как остальные? Я никак до конца… они не нужны. Ни им, ни мне. Просто надо это понять наконец… Мне говорили «Улыбайся!» и я не думал даже — а еще считал себя взрослым! — что можно по-другому, не так, как дети… Я не хочу так улыбаться, как они, я не могу. Но моя улыбка, моя нынешняя улыбка, которую от меня просят, — совсем другое. Никто и не ждет, чтобы мне хотелось. Никто не ждет улыбки от всего сердца. Это просто форма нашей с ними игры. Им не важно, хочу я или нет, и если я не подчинюсь правилам, меня всего лишь исключат из игры. Я почему-то думал, мое нынешнее выражение свидетельствует о сосредоточенности и серьезности, а они воспринимают его по-другому… теперь я понял, что им надо. Действительно понял. И я сделаю, как им надо. Я буду улыбаться. Пусть им будет приятно».
Элрой постоял еще какое-то время. Ему не хотелось улыбаться. Он понимал, что нужно, но… но не хотелось.
«Вот прекрасно! Мне не хочется! Ну и что? Это необходимо… почему мне грустно? почему, если мир так устроен? К чему тогда грустить?.. Людям надо давать то, что им нужно. Мистеру Клейтчсу тогда не нужно было рассказывать о том, сколько сил я затратил на проект и как я старался. Зачем ему? Это только мне хотелось, для себя… Лучше б я рассказал о результатах, к которым пришел. Он это хотел услышать — и надо было думать о нем в первую очередь.
Миру не нужны бабочки.
Точно так же миру не нужно мрачное чудовище, запрятавшееся в угол… не нужно оно родителям, Администрации… и Шерри тоже.
Но миру нужны мои проекты. Моим проектам нужен лидер.
Я им стану.
А для начала надо улыбнуться. И мне мешает… всего одно мне мешает и надо скорее избавиться! Я смогу, я же понял… ну вот, еще и это…»
Элрой протер щеку ладонью.
«Как хорошо, никто не видит… я… дурак я…. надо просто принять это, как есть… почему мне грустно? Что в этом грустного?..
Помню, как пытался подержать огонь в руке. Как мне тогда хотелось! Я обжегся и было больно. Большинству детей хватает одного раза — и больше они не станут лезть к огню. Я… я понадеялся, что во второй раз повезет. Опять обжегся. Опять было больно. И все-таки… зачем-то я потянул руки к огню и в третий раз. Помню, очень переживал, что не получилось в первые два, так верил: уж на третий-то… я опять обжегся и понял, наконец, что, как бы мне ни хотелось, это всегда будет невозможно. Так устроен мир: люди не могут держать огонь в руках… Надо просто перестать желать невозможного. Зачем вообще сожалеть о таких вещах, которые не могут быть? Почему я не расстраиваюсь, что на облаках нельзя полежать, как рисуют там, в их комиксах? Почему я не расстраиваюсь, что не могу прыгнуть выше собственной головы? Это абсурдно. Это глупо. Расстраиваться из-за того, что по определению не может произойти, что я не в силах изменить… А огонь в руках… Разве сейчас мне жаль? Нет. Мне совершенно все равно. Я вспомнил об этом случае просто как о факте из прошлого, ничего не испытывая при этом. Детское желание, оно пропало бесследно с тех пор как я осознал его невозможность. А ведь когда-то я действительно переживал… и плакал, прямо как сейчас, даже сильнее… это было совершенно напрасно. Слезы ничего не могли изменить.