Он бросил ватную сигарету. Ему надоело. Этой осенью Пончик пошел в первый класс, и с тех пор дискуссия о школах не прекращалась. Толку от нее, правда, не было никакого. Одна маята. — Сергей будет учиться рядом с домом, — подводя итог, нетерпеливо сказал он. — Но почему, почему?! — Потому что ближе. — Я могу ездить с ним, — предложила мама Пузырева, вытираясь полотенцем. — Спасибо, — вежливо сказал Игнациус. — И Ростислав Сергеевич может с ним ездить. — Спасибо, — сказал Игнациус. — В конце концов, главное — это Сержик. — Разрешите пройти, Галина Георгиевна, — страдая, попросил Игнациус. Мама Пузырева вдруг шатнула к нему несчастное распаренное лицо, на котором кривились дрожащие губы. — За что, за что вы меня оскорбляете?! — Игнациус даже испугался, что она его ударит. Но она не ударила, по-гусиному вытянула шею в розовых лишайных пятнах. — Вы жестокий, вы самодовольный эгоист, вы презираете нас, мы же видим, вы даже разговаривать не хотите, зачем вы женились на Вале? вы мучаете ее, потому что она умнее вас, я не позволю! — да, умнее и лучше, вы не можете простить ей свою ограниченность!.. — Галина Георгиевна!.. — выдавил ошеломленный Игнациус. — Вы — злой, вы — злой, вы — лицемерный человек, — мама Пузырева упала на стул и закрылась скомканным полотенцем. — Простите, Саша, а сейчас — уйдите, пожалуйста, я прошу вас, я не могу вас видеть… — голые плечи ее вздрагивали, она теребила слезы в мягком носу. Игнациус боялся, что кто-нибудь некстати вопрется. Сделать ничего было нельзя. Никогда ничего нельзя сделать.
Он скользнул в ванную и заперся на задвижку. Включил оба крана — как можно сильнее. Завыли водопроводные трубы. Неделя протекла спокойно. Игнациус развез рукописи оппонентам и подготовил автореферат. Договорился насчет обязательных для защиты рецензий. Обстановка на факультете благоприятствовала. Созоев при встречах здоровался вежливо и непринужденно. О Груне никто не вспоминал. Прошло заседание кафедры. Бубаев — хвалил вопреки всем прогнозам. Рогощук — отмалчивался, в слепоте змеиных очков. Город готовился к празднику, и из магазинов торчали кипучие нервные очереди. Валентина впервые провела испанцев. Ей подарили балалайку, купленную в «Сувенирах». Правда, она утверждала, что это — севильская мандолина. Игнациусу было все равно. Утихали метели. С утра до вечера падал крупный мохнатый снег и взлетала поземка на перекрестках. Прохожие слонялись, выбеленные, как призраки. Машины упирались голубыми фарами в роящиеся облака. Громадная, увешанная пластмассовыми игрушками ель высилась перед Гостиным двором, и переливчатые огни стекали по ее ветвистым лапам.