— Так вот, Капелюхина, — занюхивая корку хлеба, сказал он.
Игнациус обреченно сел. Эта Капелюхина исследовала прочность куриных яиц. Сложность здесь заключалась в том, что скорлупа должна была быть достаточно твердой, чтобы не биться при перевозках, а с другой стороны — достаточно тонкой, чтобы обычный цыпленок мог сразу проклюнуться. Она заказывала яйца в совхозе и кокала их молотком — с разной силой и под разными углами. Сначала сама, а потом ей выделили лаборанта. Вместе они перебили около миллиона штук. Лаборант не выдержал и ушел в аспирантуру. А Капелюхина стала писать диссертацию. Она писала ее двенадцать лет и все двенадцать лет ела яйца три раза в день — на завтрак, на обед и на ужин. И муж ее питался исключительно яйцами. И все родственники — тоже. А дети настолько привыкли к яйцам, что не могли употреблять в пищу ничего иного. Тем не менее, они выросли уважаемыми людьми.
Папа Пузырев назидательно выпрямил палец и опустил локоть в тарелку с салатом. В институте он заведовал АХЧ. Как и полагается отставному ответственному работнику. Теперь должна была последовать густая мораль. Дескать, и от науки бывает польза. Но мама Пузырева, слегка приседая, внесла дымящееся блюдо, на котором вываренный сахарный рис был обложен погребальной зеленью, и грохнула его на середину стола. — Ты — выпил, — сказала она, окаменев желтым подглазьем. — Нисколько, — папа Пузырев с достоинством вынул пиджачный локоть из хлюпнувшего салата. — А я говорю: ты выпил! — Совсем чуть-чуть. — А я тебе запрещаю! — Ну и что тут такого? — А то, что я тебе запрещаю! — Они ненавидели друг друга давно и спокойно. Игнациус, который никак не мог привыкнуть к таким отношениям, глухо пробормотав: «На минуточку», — начал выдираться из-за стола. Деться ему было некуда. На кухне гремела кастрюлями сеньора Валентина. Он потоптался в прихожей и набрал номер Анпилогова. Гудки на той стороне долго падали в безвоздушное слепое пространство.
Наконец, трубку сняли.
— Ну, ты даешь, я уже спал, — недовольно буркнул Геннадий.
— Так ведь — Новый год, — сказал Игнациус.
— Подумаешь.
— Я хотел поздравить тебя.
— Это необязательно.
— А во сколько ты лег? — поинтересовался Игнациус.
— Как всегда, в одиннадцать. Будто не знаешь, — уже по-настоящему рассердился Анпилогов.
Игнациус ему позавидовал. Хорошо вот так, изо дня в день, ни на миллиметр не отклоняясь, идти к определенной цели. Он знал, что и завтра Геннадий встанет точнехонько в семь утра и поедет в пустом автобусе на работу, смотреть препараты. У него был пропуск на все праздники.