После неё звуки за окном – машины, визг тормозов, чей-то крик. Если открыть входную дверь – у соседей поют, стреляет преступник в американском сериале, бубнит зарвавшийся политик по телевизору, где-то танцуют над головой, вроде я не один в этом многоэтажном доме, и в то же время каждый раз, как она уходит от меня, – это моя душа уходит вместе с ней, уступая место одиночеству. Счастье ты моё кратковременное и несчастье моё бессрочное, ты прекрасна, как день, и темна, как ночь, когда тебя нет рядом со мной, я знаю – у тебя есть муж и дети, а у меня есть только ты, да я с моими холстами.
После того как Агата последний раз была в нашей деревне, прошло целых два года, двадцать четыре месяца телефонных звонков, писем и грусти. За это время я успел окончить школу, уйти из дома (старик на пенсии стал просто невыносим), превратиться в голодного художника. Продажа моих пейзажей и натюрмортов не приносила доход, разве чтобы не сдохнуть с голоду. Я жил только одной мечтой – уехать в Париж, чтобы быть рядом с Агатой. Монмартр тянул меня, как муху дерьмо. Нет, конечно, я не был весёлым юношей-балагуром, счастливым сынком богатых родителей, я знал прекрасно, что такое сон на голодный желудок и носить обноски старшего брата. Нелегко смотреть на мир глазами художника, через призму красок и очертаний, особенно когда ты сыт через день. Наконец этот день наступил. Я еду к Агате.
Париж меня встретил октябрьским хмурым утром, когда поезд въезжал на вокзал Gare de Lyon, я был немного взволнован и раздражён от долгих лет расставания, как мне казалось тогда, и длинной дороги, проделанной уставшим провинциалом, чтобы быть спокойным и хладнокровным на пути к новым испытаниям. Я вышел тогда на перрон с потёртым чемоданом в руке, купленным в последний день на барахолке и плащом через руку. В глубине вокзала появилась до боли знакомая тоненькая фигура Агаты, которая шла прямо на меня, улыбаясь во весь свой чувственный рот, те же коротко постриженные волосы, серые глаза с искринкой. Через минуту она с искренностью старого друга, любовницы была прижата к груди, и этот долгожданный вкус её губ, как всегда, отдающий шоколадом, она без него жить не может. Всё такая же, суетливая, вечно спешащая, деловая до невозможности, успела даже схватить чемодан из моих рук и несёт, не обращая внимания на все мои уговоры отдать его назад.
В такси, ещё пахнущем новой кожей сиденья, которое нас везло в двадцатый округ Парижа, меня буквально разрывало от любопытства, я не знал куда смотреть – на неё, которую не видел целых два года, или на великолепие проплывающих мимо парижских улиц. Словно прочитав мои мысли, она положила руку мне на колено и, показывая пальцем в окно, сказала: