— Неужели ты хочешь сразу же браться за резец?
— Нет, до этого еще далеко.
— Тогда зачем ты вынес свои вещи из павильона?
— Потому что я хочу работать в тишине.
— В тишине? Да ведь здесь целый день слышны звуки молотков: скальпеллини работают совсем рядом.
— Я люблю эти звуки. Я слышал их почти с пеленок.
— Но я должен проводить большую часть времени в павильоне. А если бы я был подле тебя, я бы мог что-то подсказать тебе, при нужде что-то исправить.
Микеланджело подумал минуту, потом сказал:
— Бертольдо, мне надо побыть наедине с самим собой, поработать без всякого присмотра — даже без вашего. Если мне нужно будет что-то спросить, я сам к вам приду.
Губы Бертольдо дрожали.
— Так ты наделаешь гораздо больше ошибок, саго, и тебе нелегко будет исправить их.
— Разве это не лучший способ обучения? Довести свою ошибку до ее логического конца?
— Но добрый совет помог бы тебе сберечь время.
— Времени у меня достаточно.
В усталых бледно-голубых глазах Бертольдо мелькнуло что-то отчужденное.
— Ну, конечно — улыбнулся он. — У тебя достаточно времени. Если понадобится помощь, приходи ко мне.
Вечером, когда почти все уже покинули Сады, Микеланджело обернулся, почувствовав на себе пылающий взгляд Торриджани.
— Значит, ты так загордился, что уже не хочешь рисовать рядом со мной?
— Ах, это ты, Торриджани! Я хотел немного уединиться…
— Уединиться! От меня? От своего лучшего друга? Тебе не надо было никакого уединения, пока ты был новичком и нуждался в помощи товарищей. А теперь, когда тебя отличил Великолепный…
— Торриджани, поверь мне, все остается по-старому. Ведь отсюда до павильона не больше двадцати саженей…
— Это все равно что двадцать верст. Я говорил тебе, что, когда ты начнешь ваять, я поставлю твой рабочий верстак рядом со своим.
— Я хочу сам делать свои ошибки и сам отвечать за них.
— Не означает ли это, что ты боишься, как бы мы не воспользовались твоими секретами?
— Секретами? — Микеланджело уже не на шутку сердился. — Какие могут быть секреты у скульптора, который только еще начинает работать? Ведь это первое мое изваяние. А у тебя их, наверно, с полдюжины.
— И все-таки не я тебя отвергаю, а ты меня, — упорствовал Торриджани.
Микеланджело замолк. Нет ли какой-то доли истины в этом обвинении? Да, он восхищался Торриджани, восхищался его красотой, его анекдотами и рассказами, его песенками… но сейчас ему не хотелось уже ни разговоров, ни анекдотов, его мысли были заняты одним — камнем, который с вызовом стоял прямо перед его глазами.
— Ты предатель! — сказал Торриджани. — Когда-то я сам был под покровительством старшего. Но тот, кто предает старшего, обыкновенно плохо кончает.