– Вот вы говорите, что если любишь человека, то должен принимать его таким, какой он есть, со всей его живностью! Но, если подумать, на мой взгляд, так может рассуждать консерватор до мозга костей! Тот, кто по жизни бунтарь, модернист, революционер никогда не согласится с этим. Если все люди посылаются друг другу для чего-то, то как я могу молчать, когда вижу, что здесь точно нужна работа? Нелюбовь – опустить руки, придаться лени и сказать – надо принимать таким, какой есть. А ты помоги человеку стать лучше! Если считаешь, что ему есть куда, значит он сам не принимает свое состояние, неорганично живет, иначе и мысли бы такой не возникло. А все, почему-то, считают такого рода помощь преступлением, эгоизмом. Эгоизм – думать только о себе и не давать человеку возможности раскрыться, начать жить по-новому.
– А если ему не нужна эта новизна?
– Значит, у него все хорошо. Чаще человек всем своим видом показывает, что его не устраивает что-то, но он настолько напуган, что при малейшем намеке на изменения, его охватывает дичайший ужас, и он начинает оседать в комфортной для себя среде, точнее, в неприятной, но привычной. Это как алкоголизм – болезнь, которая давит, разрушает, ты хочешь выбраться, но не можешь заставить себя, не можешь представить другой жизни, другого себя. И проще закричать всем: «А я такой! Я хочу быть таким!», но на самом деле, нужно читать между строк, красное и подчеркнутое «SOS».
– И опять же, вернусь к своему вопросу. Получается, так или иначе, мы пытаемся стереть индивидуальность? Разве не так?
– Нет, мы пытаемся помочь человеку найти себя. И я повторюсь, даже если человек ведет аморальный образ жизни и действительно получает от этого удовольствие, если к нему ни на секунду не заходят мысли из разряда «что можно изменить» или «а как там», или «я бы хотел попробовать», то его не нужно трогать. Он живет в гармонии, и он счастлив. Но есть «больные», которые всеми фибрами души хотят выздороветь, и еще больше бояться жить без своей болезни. И они начинают бунтовать, когда пытаешься ввести им лекарство. У них развивается побочная реакция – отвращение, ярое отрицание. Но лишь от того, что болезнь передержали равнодушные лекари, придерживая противоядие в карманах и громко произнося: «Если любишь человека…». Это убийство, умышленное и хладнокровное.
Через пару минут она очнулась. Манящий туман и приглушенный свет отступили, незнакомые голоса исчезли. Над Ольгой стоял персонал заведения, уточнял о ее самочувствии, предлагал вызвать скорую помощь. Девушка отказалась. Осмотревшись, она поняла, что друзей рядом не было. Давно. С того самого момента, как она перешагнула порог заведения, ни один друг не находился рядом. Люди, сидевшие с ней за столиком, говорили невпопад о том, что она их сильно напугала, давали ей воду и что-то издающее зловонный запах. Пытаясь отвлечься, девушка смотрела в окно, за которым, за последние пару часов, ничего не изменилось. Кричащая тоска разрывала изнутри. Олю сковало опустошающее, леденящее душу чувство одиночества. По улице, опережая друг друга, шли дождь и батареи безликих и безучастных, глаза которых тусклым, приглушенным светом освещали свой натоптанный, проверенный, удобный путь. Одиночество в толпе, как одиночество сумасшедшего: тебя не признают, считая неправильным, странным, чудаковатым. На самом же деле, ты нуждаешься в паре понимающих глаз, в крепких, теплых объятиях, способных рассеять сомнения. Кто знает, возможно, и нет этих одиноких и сумасшедших, просто рядом с ними полчище не принимающего его большинства, со своими законами, нормами, желаниями и взглядами. Быть может, сумасшедше и одиноко само общество, высмеивающее и вешающее ярлыки, не давая тем самым шанса на собственное спасение. Почему так случается, что в многотысячном городе человек может остаться один, один в окружении мертвых людей?!