Господи, за что?
Бассейн в двух кварталах от школы. Обратная дорога до дома куда менее живописная, хоть и утренняя не отличается примечательностями. Местные пейзажи идеально подошли бы для мрачной обложки альбома с русским пост-панком. Разруха советских декораций. Тропинка вдоль железнодорожной магистрали по одну руку и высоченного бетонного забора по другую. На обтёсанных дождём плитах с торчащими кое-где прутьями арматуры – маты, телефонные номера и блёклая мазня скверного содержания. За этой уличной художественной галереей – промзона, до самого горизонта. С верхних этажей ближайших, но таких далёких панельных домов открывается вид на цеха и ангары. Зимой, в снежной белизне – как ленточные стёжки на канве. Если прожектора и маячки перемигиваются ночью, то трубы коптят небо круглые сутки. «Услужливые курильщики», вроде на приличном расстоянии, а куртка всякий раз после прогулки отдаёт гарью.
Тоскливый антураж. Созерцаю через день. С бассейна, конечно, могу проехаться на автобусе. Но маршрут с такой петлёй через заводские остановки, что пешком едва ли дольше. Бесплатно проветрить голову.
Проветрить голову… Затягиваю потуже шарф, а плечи не расправляются. Дубак. Бывают морозы, от которых сам воздух стынет киселём. Мутнеет, как стекло, горчит печным дымом. А бывает, когда, напротив, поражает кристальной прозрачностью и аж звенит, вибрирует. Затянутые узорчатой ледяной коркой лужи и окна трещат. Того гляди, хрупнут, надломившись. Тёмным вечером всё переливается, точно блёстками обсыпанное, отражая блики городских огней.
Февраль в конец одурел. Зверствует пуще декабря и января. Для меня, конечно, зима отныне – враг, отчего кажется ещё злее. На улицу каждый раз выхожу, как на войну иду, героически борясь со своей ненавистью к выдуманному образу. Но никогда прежде, как в эту самую секунду, не корил себя так сильно за то, что пошёл пешком.
Больно дышать. Вдох обжигает носоглотку, будто иголочками тыкает. Заболею. Но не это тревожит меня сейчас. С паранойей же только так. Расслабишься – кидается, подлая:
«Замерзаешь. Чувствуешь, ноги немеют? Чувствуешь, в сон клонит? Умрёшь. Не дойдёшь».
Трус. Какой же я трус. Стиснув зубы, тихонько рычу. Напомнило. Жмурюсь, чтоб растаял иней на ресницах. Чтоб видеть лучше. Мне на этой тропе, кроме пьяных доходяк, разве что псы бродячие попадались. Последние в промзоне ошиваются. Видать, подкармливают их, и есть, где «зарыться». В такую погоду, как говорится, хозяин собаку на улицу не выгонит. И в самом деле – никого. Я один такой дурак на всю округу.