«Нет! Остановись! СТОЙ!».
Пленница собственного тела, обречённая вариться заживо, таращилась на прильнувшего к ней Богата. Отчего-то мокрые пряди прилипли к его лбу. Одна капелька, прочертив дорожку на виске, капнула ей на ухо. От усилия, с которым давил на поршень, скалился. Уже нечем было узнать в этом торжество. Ликование. Нечем разобрать, как именно подытожил:
«Не зря»
или
«И зря».
Всё теряло значение очень быстро. Бессмертное сердце разорвалось от боли. Сразу же отступила и она.
Ни тишины.
Ни темноты.
Ничего.
Не почувствовать, как госслужащий критически щупает шею – удостовериться в отсутствии пульса.
Не увидеть, как грохает свинцовая крышка.
Не ощутить жара горелки, сваривающей гроб в единое целое.
Не узнать, что Богат отвернулся, зажав рот ладонью в приступе тошноты, отошёл к заднику, навалился на него. Оттуда заставил себя смотреть, как четверо неизвестных в робе уносят гроб за кулисы.
Бездна дыхнула электрическим ветром.
Разбросанные по Вселенной лоскуты разума парили хаотично. Раз в тысячелетие, как форма немыслимого чуда, сталкивались друг с другом. Лениво склеивались, срастались бумажные волокна, делаясь значительнее для гравитации. Долго, бесконечно долго вольные течения кружили их по просторам бескрайнего космоса. Беззвёздного. Слепого.
Спустя вечность последствием череды случайных столкновений явилось призрачное подобие жизни. Блеклое воспоминание, посмертный рефлекс. Импульс, недостойный сравнения даже с искоркой. Дымок, рождённый всполохом пламени, окислился, множа прочие микро-вспышки. Энергия прорастала в материю вяло, неумолимо. Взрыв сингулярности не разбух до сияющего букета Галактик – встретился с непреодолимой преградой. Обрисовал фигуру человеческого тела, отозвавшегося мурашками по коже. По коже.
Как в предрассветный час. Невмоготу ползти из пучины сна. Он наваливается тяжёлой липкой массой. От попыток сопротивления лишь пуще неистовствует. Вселяется, чужой дух, подчиняет всецело, изводя пограничным состоянием. И давит. Давит. Давит. Не меч для борьбы – динамит с зажжённым фитилём подкинет сама реальность. Озарение. Что ты, соня эдакая, опаздываешь страшно. Расколдованный, соскочишь тут же с постели, с правой ноги уже в брючине. Очнёшься только на пороге, с ключом в замочной скважине. И к птицам крикливым, восхода пернатым свидетелям, великодушное прощение станется, как к матери надоедливой, заботливой и участливой. К светофорам – обида. У всех в эстакадной очереди. Сиюминутный гнев выплёскивается на руль. Отхватит и ни в чём неповинный гудок.
Но не было руля, ключей. Места, где немедленно требовалось её