— Он всё это время был у тебя?! — изумленно восклицаю я и непроизвольно сжимаю кулаки.
— Да, — говорит он тихим извиняющимся тоном, идет к двери, вставляет ключ в замок и с легкостью отпирает. — Ты свободна, можешь идти, — жестом он указывает на открывшийся путь.
— Зачем? — ни на дюйм не сдвинувшись, ошарашенно смотрю на него.
Игорь отводит глаза и больше не смотрит на меня.
— Хотел поговорить — поговорил. Можешь идти, — бесцветным голосом говорит Игорь.
— Как ты… это провернул? — не отступаю я. — Меня закрыли снаружи, и тебе в рот кляп засунули, привязали к креслу. Ты не мог…
— Идея не моя. Я ничего этого не планировал, — перебивает он, красноречивым взглядом обводя комнату. — Я просто проявлял фотографии, зашел Лев Янович, хитро улыбнулся и повалил меня в то кресло. Сказал не сопротивляться, довериться ему. Он меня связал, засунул кляп в рот, сунул ключ в карман и оставил. А через десять минут вошла ты. Дверь, вероятно, запер твой дед. Для меня это тоже было неожиданностью, как и для тебя.
— Не сопротивлялся, значит?
— Я доверяю твоему деду. Он тот еще шутник, конечно, но он также человек, которому, несмотря ни на что, можно доверять.
— Почему сразу не открыл дверь?
— Говорю же, хотел поговорить. Я не мог не воспользоваться ситуацией, которую благоразумно предоставил нам дед. Очень заботливо с его стороны, как считаешь?
— Считаю, что он предатель.
— Нет, Алекс, он просто беспокоится о тебе, как и все. Он оберегает тебя, любит, как никого другого в этой жизни, — с тоской произносит Игорь. — Не причиняй ему боль, не обижайся, а теперь ты можешь идти, дверь я открыл. А я еще здесь не закончил. — Он вздыхает и, оставив меня возле двери, подходит к столу со специальным оборудованием.
— Значит, это твои фотографии? — тихо уточняю я, глазами повторно пробегаясь по висящим снимкам с моим изображением.
— Да, — спокойно и твердо.
— Почему я? — хриплым шепотом интересуюсь, наверное, заранее зная ответ.
— Потому что я больше никого не вижу, — пожимает Игорь плечами. — У меня больше никого нет.
В сердце что-то екает, что-то болезненное и тоскливое, но лишь на мгновение, потому что я усилием воли затыкаю чувства глубоко внутрь, чтобы не идти на их поводу.
Сглотнув застрявший в горле комок невысказанных слов, я выхожу, оставляя Игоря одного в той красной комнате.
Какой ты любишь цвет, Мари?
В каких красках находишь успокоение души?
Какой оттенок твой, скажи?
В чьих гаммах радостно танцует твое сердце?
А, прекрасная Мари?
Мой — цвет неба, а он может быть любым.
Значит, любовь моя ко всем цветам огромна,