– Ну ладно, счастливого пути, – кивнул Майк.
Он некоторое время смотрел на нас, а затем добавил:
– Боб, желаю тебе хорошо устроиться на новом месте, и чтобы эта ситуация всё-таки разрешилась и ты смог воссоединиться со своей семьёй.
После он вышел из каюты и закрыл за собой дверь.
– Самое время часок вздремнуть, – Айзек подмигнул мне и завалился на свою койку, предварительно переставив коробку на пол.
Я последовал его примеру и устроился на второй койке, радуясь тому, что мне всё-таки удалось вырваться из этой страны. И я тогда не мог себе даже представить, с какими трудностями мне предстоит столкнуться на своём длинном извилистом пути.
Временами мне казалось, что я умер и попал в загробный мир. Правда, кое-что меня смущало, но не очень сильно, поскольку разум отказывался прокручивать в голове любые мысли, даже совсем незначительные. Этот мир был не таким, каким я его себе представлял. Я-то рассчитывал, когда окажусь в нём, встретиться со своим погибшим отцом, а также с теми друзьями и родными, кто раньше меня отправился в свой последний путь. Но вместо этого меня окружил настолько плотный липкий туман, что я не мог разглядеть даже собственных рук, чего уж говорить о других тарнах. Я даже не ощущал их присутствия.
Но когда в очередной может быть сотый или тысячный раз мой давным-давно опустошённый желудок выворачивался наизнанку, в затуманенный мозг всё-таки проникала мысль, что я ещё жив. Хотя, наверное, лучше бы я умер, поскольку ощутил на себе все прелести морской болезни, о которой говорил Айзек. После того как нас заперли в каюте, начался процесс погрузки, который, по словам моего временного соседа, продолжался всю ночь. Конечно, визуально мы не могли это определить, так как в нашей потайной каюте не было иллюминатора. Но Айзек сверялся по какому-то пристёгнутому к руке приборчику, который он называл часами, и сказал, что они не врут. Конечно, было немного скучно просто лежать, но мне казалось, что я смогу потерпеть две недели. Окунусь в воспоминания о жизни на Тарнериусе и буду предаваться мечтам о скорейшем возвращении обратно, так они и пролетят. Как же я жестоко ошибался.
Едва мы отплыли, и наше судно закачалось на волнах, эти же самые волны подхватили и меня. С каждым часом каюта кружилась всё сильнее, и мне казалось, что я кружусь вместе с ней. Айзек говорил, что я весь позеленел, и, судя по его обеспокоенному лицу, я понимал, что дело серьёзное. Меня постоянно тошнило, а когда рвотные позывы на какое-то время утихали, я проваливался в небытие, в котором меня и окутывал тот самый плотный липкий туман, о котором я упоминал выше. Я знал, что умираю, и даже временами желал этого, когда мне становилось особенно худо. Но понимал я и другое: если я не смогу отыскать место, откуда был послан сигнал о помощи, тогда тем, кто этот сигнал отправил, больше не на кого будет надеяться. Эта мысль была моим цепляющимся за жизнь якорем и не давала почти угасшему сознанию полностью раствориться в злосчастном тумане, несмотря на слова Айзека о том, что от морской болезни не умирают. И я уверен, что именно она-то и стала моим спасением.