Вновь подует легкий ветерок из тоннеля, как вестник поезда, и озарятся беспощадные желтые глаза очередной металлической змеи, выползающей из темного подземелья. Напряженный поток людей устремится в вагоны, набиваясь как жирные селедки в консервные банки, вновь приплющивая чьи-то лица по стеклам, прижимаясь друг другу максимально близко, без возможности осмотреться по сторонам. Оно и на руку – можно всю дорогу безропотно спать стоя, не волнуясь, что упадешь. В сплошной суете воцарившаяся немая сонная стихия устанавливает свой привычный ритм утренней поездки в метро. Примелькавшиеся лица уже почти как родные – они рядом, а значит новая рабочая неделя стартовала.
– Метро в эти часы кровожадно. Здесь каждый спешит куда-то с таким отчаянием…
– Это я заметила.
– Но, как и без любви, без метро никуда.
Эскалатор как живой продолжал поставлять все новые партии людей. Со стороны могло показаться, что механизм вечно-движущейся лестницы подобен конвейерной ленте зерноуборочной машины. Чем больше Катя смотрела на последовательный поток, тем больше это напоминало ей знакомые виды – комбайн, едущий медленной поступью по полю и срезающий зерновые культуры. Она с улыбкой вспоминала, как из колосков выбиваются зерна и очищаются от вороха и других примесей струей воздуха, как они потом транспортируются в бункер и ждут своей участи.
Безликий мрачный народ, уже спрятанный под одеждой от непогоды и таких же равнодушных других людишек, прилипших друг к другу в тесном вагоне. В часе пик удобно быть неразличимой серой массой, удушливо ползущей к своей цели – свежему воздуху на другом конце города. Прогрызать себе путь, буквально расталкивая других локтями и давя ноги, протискиваться сквозь обрывки чьих-то фраз, не привлекая внимание, в цинично-терпимом настроении подземного города быть брезгливым, но покорным этому.
От этих мыслей девушку передернуло. Метро так отчаянно вбирает в себя тысячи и даже миллионы колосков нашей необъятной страны. Но выпускает ли их обратно? Чтобы это проверить, девушке обязательно нужно пройти вглубь станции Маяковского и выйти с другого пути, если она так и не отважится сесть в пугающий ее вагон. И Катя, подумав об этом, обязательно так и сделает, пройдя меж стальных арок просторного колонного зала. Она точно восхитится декорированием камнем и сложным мраморным обрамлением, ее просто заворожат все мозаичные полотна над головой. И она, как и многие другие зеваки, никуда не спешащие, будет идти с задранной головой вверх, ругаясь на шейные позвонки, которые так быстро затекают. Она будет идти, рассматривая мозаику, в которой с отчаянием отразился дух советского времени, так обожаемый ее мамой. Она будет поддерживать голову одной рукой, а второй с силой сжимать сумку, постоянно спадающую с плеча. Но восхищаться не перестанет, ведь это так напоминает ей уроки литературы в школе и любимого учителя, который всегда с упоением рассказывал о поэте, в честь кого названы и улицы, и переулки, и даже так уже понравившаяся девушке станция метро. В великолепной акустике, вокруг нее, она услышит реки разговоров и мелкие шушукания ручейков тех, кто никуда не торопится; тех, кому не нужно быть грубым по утрам, желая успеть забежать буквально последним в вагон, дабы не опоздать на так необходимую в столице работу.