– Я с удовольствием. Грибов тогда привезу, да калины. Вы какие любите?
– Да все!
– Вот и славно, договорились.
Мужчины, довольные общением, примолкли. Женщины, внимавшие беседе с соседних скамей, обласкав взглядом чужих кормильцев с редких вихров до плохо очищенных ногтей, загрустили о своих, рано ушедших или с дуру брошенных. А после также замолчали и задремали вполглаза, присматривая за ущербными станциями, что время от времени заглядывали в окно.
И вдруг, истерично взвизгнув, электричка остановилась. Полусонно осматриваясь, пассажиры засомневались в происходящем и приникли к немытым стёклам:
– Что там? Видно?
– Не. Тут ровно. Это, если бы на повороте. А так…
– А двери?
– Закрыты…
Гудение, на манер того, что происходит в потревоженном улье, волнами раскачивало состав. Но тщетность и молчаливое бездействие машиниста, против ожидания, свели на нет тревожность случайной остановки в пути.
Кто-то принялся вспоминать о подобных случаях из своей жизни, кто-то ругал железнодорожное начальство и отсутствие ванных комнат в каждом вагоне, а одна приятная загорелая от полевых работ женщина, оглядев присутствующих, как-то растерянно сообщила:
– Я так хочу есть, сил нет!
Окружающие заулыбались сочувственно, а девушка, что сидела напротив, помедлив немного, тихо предложила:
– Хотите, возьмите горбушку. Свежий. Я прямо перед вокзалом купила.
Женщина охотно отломила от протянутого ей хлеба, откусила чуть ли не треть крепкими, без единой видимой червоточины зубами. Вкусно прожевала, а оставшийся кусочек разломила:
– Какая гадость, – неожиданно сообщила женщина, – терпеть не могу наш хлеб. Вот в Италии – самый вкусный, чиабатта называется, а этот – дрянь. – и бросила кусочек себе под ноги.
Граждане, волею случая оказавшиеся в одном вагоне электрички, разом прекратили свои разговоры. Неопрятная тишина разбудила дремавших. Те, которые сидели неподалёку, не сговариваясь, принялись пересаживаться на свободные места. Их было немного, но люди теснились. Понимали, что иначе… не отстраниться никак от того непотребства, что произошло на их глазах.
И, когда не осталось ни единого места, кроме незанятой скамьи подле обругавшей хлеб невежды, машинист, будто проснулся, и через простуженный микрофон небрежно сообщил:
– Стоим из-за поломки грузового поезда в горловине станции… – и тут же пустил состав по скользкому пути рельс. Как бумажный кораблик по ручью после обильного дождя.
Шарманка колёс заныла вновь шепеляво, на свой манер. В вагоне было так тихо, что даже муха перестала метаться от стекла к стеклу, а прикорнула уныло в пыльном углу оконной рамы. На каждом следующем полустанке пассажиры поднимались и, сторонясь поклонницы чиабатты, брезгая задеть её даже малой частью своей поклажи, молча выходили вон…