– Прокурор что ли? – зло с ехидцей спросил «Мокрый».
– Военно-морской флот, – спокойно, но горделиво ответил капитан.
– А…а, понятно. Так вы оба «первоходы»? Сколько ж делов натворить надо, чтоб под расстрел попасть по первому разу.
– Какая страна, такое и правосудие. С нашим прогнившим режимом, любого невинного могут приговорить к расстрелу. Советский Союз спасёт только революция, – капитан лёг на спину, положив свой баул под голову.
– Понятно. Значит, тебя пустили в расход за недовольство режимом. А ты, Лёха, тоже власть не любишь?
– Мне всё равно, кто стоит у руля. Как говорил мой начальник, никогда не нужно революционировать, нужно приспосабливаться. Цель любой революции заключается в смене одних высокопоставленных жуликов на других. Естественно, с кучей трупов и, конечно, под благовидными лозунгами, типа «Власть народу» и тому подобное.
– Значит, по-Вашему, Алексей, все должны молчать, как стадо баранов, закрывая глаза на взяточничество, безнаказанность, вседозволенность для избранных и банальное разворовывание страны? – капитан приподнялся и посмотрел прямо на меня.
Он был моим ровесником, может немного постарше. Высокий лоб, правильные черты лица, карие добрые глаза, тонкие фигурно-выраженные губы, заканчивающиеся ямочками в концах, и мягкий, чуть заострённый подбородок, ставили его в полную противоположность «Мокрому». Даже когда капитан спорил или злился, не ощущалось страха, хотя убедительность и командные нотки, натренированные со временем, звучали отчётливо и твёрдо. Стрижка…. Стрижки у всех осуждённых того времени были одинаковые – под машинку. Единственное, чем можно было выделиться, это побрить голову бритвой. Подобный имидж не возбранялся.
– Я уже озвучил свою позицию. Бороться с режимом, считаю бесполезным и опасным для здоровья занятием. Кстати, я сам, один из представителей сегодняшней власти. И, как видите, безнаказанность обошла меня стороной, – я достал сигареты и прикурил.
– Вы коммунист? – Шпагин не унимался.
– Был.
– Вот это я попал в «компашку»! – «Мокрый» схватился двумя руками за бритую голову, – Один вояка, другой коммуняка. Понятий никаких нет, одни уставы. Как же вас угораздило сюда «заехать» в камеру со мной, убийцей? Давайте, ребята, рассказывайте всё по порядку. Жуть, как интересно.
Наступила пауза. Хвастаться своим преступлением не хотелось. Но поговорить так и подмывало. Почти год в одиночной камере, казалось, атрофировали мой слух и речь. Уже после, когда мне удавалось взять слово, я ловил себя на мысли, что получаю больше удовольствия от звука своего голоса, чем от содержания сказанного. Наверное, и мои новые знакомые Николай и Валерий чувствовали подобное. И всё же инициатива и лидерство принадлежали «Мокрому». Он ощущал себя хозяином в своём доме. А мы, вроде как, гостями.